Вирусы разума
Ричард Докинс
Подобно компьютерным вирусам, эффективные вирусы сознания должны быть такими, чтобы жертве было трудно их обнаружить. Если вы заражены таким вирусом, скорее всего, вы об этом не знаете, а может быть даже с жаром отрицаете это. Но если нам трудно обнаружить вирус даже в своем собственном сознании, может быть, можно указать симптомы, которых следует остерегаться? Попробуем представить себе, как медицинский справочник мог бы описывать типичную картину заболевания (произвольно приписывая больному мужской пол [необходимая в последнее время оговорка при неупотреблении так называемого «гендерно-нейтрального» языка – ДМ]).
1. Пациент обычно проникнут глубоким внутренним убеждением об истинности, справедливости или благотворности чего-либо. Это убеждение не подкреплено явно ни фактически, ни логически, но тем не менее осознается как абсолютно убедительное и неизбежное. Мы, медики, называем такое убеждение «верой».
2. Пациенты обычно полагают добродетелью силу и непоколебимость веры, неподкрепленной доказательствами. Мало того, они часто убеждены, что чем меньше доказательств, тем больше добродетели в вере.
Эта парадоксальная идея о том, что в вопросах веры отсутствие доказательств и фактов есть благо, обладает признаками самовоспроизводящейся программы, поскольку она автореферентна. Стоит этому убеждению однажды проникнуть в сознание, оно автоматически лишает любую оппозицию почвы под ногами.
Идея о том, что «безосновательность есть достоинство» может служить надежным подручным самой вере, вместе с которой они образуют тесную клику опирающихся друг на друга вирусных программ.
3. У больных, страдающих синдромом веры, встречается и другой родственный симптом: убеждение, что «тайна» как таковая есть благо, что разгадывать тайны – не добродетель. Наоборот, следует ими наслаждаться, даже упиваться их неразрешимостью.
Любое побуждение к разгадыванию тайн может неблагоприятно сказаться распространении вируса сознания. Неудивительно поэтому, что идея «тайны лучше не разгадывать» оказывается ценным членом банды взаимоподдерживающих вирусов. Рассмотрим, например «Тайну Пресуществления». Не составляет труда поверить, что вино евхаристии в некотором символическом или метафорическом смысле превращается в кровь Христову, и никакой тайны в этом видеть не обязательно. Однако католическая доктрина пресуществления утверждает нечто гораздо большее: «вся сущность» вина якобы превращается в «кровь Христа», а остается только видимость вина, «второстепенная», «несущественная». Обычно говорится, что пресуществление означает «буквальное» превращение крови в вино. Как первую формулировку, аристотелиански темную, так и вторую, наивно прямолинейную, можно принять только если серьезно надругаться над нормальными значениями таких слов, как «сущность» и «буквальный». Переопределять слова – не грех, но если в случае пресуществления мы используем такие слова, как «вся сущность» и «буквально», то что нам останется, когда мы действительно захотим сказать, что что-то на самом деле произошло? Какими словами мы это сможем выразить? Как сказал Энтони Кенни, описывая свою собственную озадаченность в пору учебы в семинарии: «Откуда мне знать, что моя пишущая машинка – не пресуществленный Дизраэли[2]?».
Перевод с англ. Дмитрия Манина.
--------------------------------------------------------------------------------
[1] Данный отрывок из книги Ричарда Докинса «Вирусы разума» публикуется по изданию “HumanistAnthology” (PrometheusBooks, Amherst, NewYork, 1995. P. 198-199). Слово «вирус» происходит из латинского языка, где оно означало «яд» и «смрад». Название это было дано вирусам, когда мы еще не знали, что они собой представляют. Ныне вирус для биолога – не столько возбудитель болезней, сколько особый вид органического объекта, промежуточный между жизнью и не-жизнью. Это крайний случай паразитизма. Обычно паразитические организмы перелагают на своего хозяина заботы о пропитании и защите, но размножаются все-таки сами. Вирус заставляет клетку-хозяина воспроизводить его, поэтому вопрос о питании для него отпадает сам собой: поскольку строить себе подобных не нужно, то ненужно ни материала, ни энергии.
Как и все другие генотипы, генотип вируса имеет тем больше шансов сохраниться и распространиться, чем успешнее вирус размножается. Успешность размножения может достигаться разными способами: опасные болезнетворные вирусы размножаются очень быстро, так что успевают достаточно размножиться до того, как зараженный организм погибнет. Другие размножаются медленнее, зато у них есть больше времени, потому что они не убивают хозяина или убивают его постепенно. Важно и то, насколько успешно вирус перебирается от одного хозяина к другому.
Очень соблазнительно уподобить вирусам человеческие идеи. Не в том отношении, что они наносят вред – как и вирусы, идеи бывают безвредные и даже благотворные, – но в том, как они распространяются и захватывают умы. Бывает, что умонастроения распространяются, как эпидемии, случается, что они мутируют и дифференцируются, и так далее. Для идеи, рассматриваемой как вирус, Докинс придумал в 1976 году термин «мема» (по аналогии с «фонемой», «семой», «темой» и другими лингвистическими терминами). Нижеследующий отрывок развивает в ироническом ключе именно эту тему. (Прим. переводчика.)
[2] Бенджамин Дизраэли (1804 - 1881) – английский политический деятель, писатель.