Российское гуманистическое общество

3. Политические ценности

Этот класс ценностей непосредственно примыкает к социальным ценностям и по существу является их подвидом. Среди политических ценностей главные, на мой взгляд, — это политическая свобода и ответственность, элементы «вечной правды» основных типов политических сознаний, национальная безопасность, патриотизм и космополитизм, международная безопасность, мир и сотрудничество. Большинство политических ценностей связано с идеями справедливого и разумного общественного устройства и механизмами его поддержания. Политические ценности во многом историчны, в этом смысле релятивны и отражают политическую зрелость и опыт общества (скажем, монархия, в свое время, обладала определенными политическими ценностями), однако, существуют и некие инварианты политического сознания, точнее сознаний, поскольку на базе каждого из них формируется определенный тип человека как «политического животного», партии как организованной группы однотипных «животных» и государственных режимов, как результат прихода к власти соответствующей политической партии и типа «политического животного». Таких типов политических сознаний я насчитываю семь: тоталитаристское, консервативное, социалистическое (коммунистическое), либеральное, анархическое, демократическое и рабское. Первое и последнее взаимосвязаны, они не заключают в себе никакого позитива и политической ценности.

Консерватизм, как и остальные четыре типа сознаний, вытекает из внутренней природы человека предстоящего социуму, т.е. каждое из них суть реакция на социум какого-то реального качества или склонности личности. Конкретно, консерватизм связан с естественным стремлением человека к самосохранению и удержанию в обществе того, что, по его мнению, обеспечивает его (человека) достойное самосохранение. В этом «вечная правда» консерватизма. Однако очевидная ценность консерватизма релятивна, ее границы не только подвижны у [216] каждого человека, но и разномасштабны от человека к человеку. Трудности консерватизма вытекают, во-первых, из этой разномасштабности силы и степени развитости этого качества в человеке, во-вторых, из сложности решения вопроса о нужности или ненужности сохранения того или иного конкретного правила, социального института, традиции и т.д. Бывает, что человек настолько прочно сживается с существующим положением вещей, что практически любые изменения вызывают в нем искренний внутренний протест. Этот протест может питаться по меньшей мере двумя источниками: 1) привычностью и кажущейся понятностью, естественностью, ценностью состояния или процесса, подлежащего изменению или устранению и почти априорной, заведомой уверенностью в том, что изменение плохо само по себе; 2) новое положение вещей видится ему плохим или по меньшей мере неизвестным по своим последствиям и потому вызывающим иногда острое чувство неуверенности, неопределенности, нестабильности и дискомфорта.

Сам по себе консерватизм ни плох, ни хорош. Он является политической ценностью там и постольку, где и поскольку в сохраняемых и удерживаемых социальных реальностях превалирует позитивность и гуманность, а не насилие и антигуманность. Однако если консервативность как нейтральное человеческое качество вытекающее из чувства самосохранения, может с полным основанием считаться человеческой ценностью, поскольку оно так или иначе связано с областью гуманности в человеке, то консерватизм как политический феномен никогда в целом не бывает и не может быть политической ценностью. Правда и ценность консерватизма становится здесь частичной и подчас настолько засоренной негативом, антигуманностью, что их бывает трудно или даже невозможно распознать. Это значит, что в консерватизме как политической практике, как правило, побеждают реакционные, негативные черты индивидуальной и коллективной психологии: косность, подозрительность, пассивность, инерция, неумение видеть неизбежность и необходимость перемен и нежелание конструктивно решать проблемы социальных изменений, неверие в возможность улучшения ситуации посредством перемен, отказ, неверие в то, что можно или нужно поступиться чем-то относительно малым сегодня, во имя обретения большего и лучшего завтра. Впрочем, бывает глупый, упрямый и косный консерватизм, и консерватизм просвещенный, способный защитить традиции и ценности консерватизма за счет перемен, такой динамики, которая работает на консерватизм.

Элемент вечной правды заключен и в социалистическом (коммунистическом) сознании. Нормальный, гуманный человек всегда стремится к социальной справедливости, к сознательному равенству. [217] Только корыстные, властолюбивые, власть предержащие и авторитарные по складу характера люди вольно или невольно теоретически или практически отрицают ценности социальной справедливости и социального равенства. Это отрицание может быть весьма различным: от последовательного и откровенного неприятия практически любых социальных институтов и установлений, связанных и утверждением и обеспечением социального равенства, до чаще встречающегося такого признания человеком общественной справедливости, которое распространяется на всех, исключая его самого. Такая «эксклюзивная» установка бытует весьма широко. Возможно, корни ее исключительно глубоки и связаны с эгоистически проявляющейся абсолютностью, субстанциальностью и приоритетностью личности по отношению к обществу и другому человеку. Но это не значит, что «вечная правда» социализма — социальное равенство и справедливость — изначально «второсортна» и проблематична. Это свидетельствует лишь о том, что реализация «вечной правды», порождающей социалистические инстинкты, чувства и идеи, не так элементарна и легка как это может показаться на первый взгляд. Я верю в то, что у любого, даже самого тиранического человека есть хотя бы минимальные зачатки этого чувства. Другое дело, что их проще вытеснить многими другими, противоположными. Это вытеснение, подавление человеком и обществом идеи и потребности в равенстве не случайно «перемещает» их в область идеалов и утопий.

Как таковая, в своем абстрактном виде интуиция или идея социального равенства и справедливости ни человечна, ни бесчеловечна, ни хороша, ни плоха. Но не потому, что может одинаково равнодушно наполняться гуманным или антигуманным содержанием, а потому, что у нее есть границы, которые социалистические чувства и интуиция практически не видят и не в состоянии установить. Но они объективны и едва ли преодолимы. Прежде всего потому, что с точки зрения личности по жизни, а не по теории или в соответствии с одним из желаний человека, общество — это не я, это внешнее, среда и средство, а не смысл или цель. Парадокс «вечной правды» социалистической (коммунистической) идеи состоит в том, что в мире человеческого существования равенство и справедливость — безусловные ценности, но как социальные ценности они имеют границы, которые практически не признаются социализмом и коммунизмом, изначально вскармливаемые этими гуманистическими ценностями. Любая более или менее последовательная социалистическая практика (1) устанавливает приоритет общества по отношению к личности и во имя социалистической или коммунистической справедливости совершает по отношению к [218] человеку и обществу много несправедливого и деструктивного; (2) возможна лишь в рамках ограниченного времени либо в ограниченных масштабах (фаланга, коммуна и т.п.); (3) является утопической, поскольку вдохновлена таким чувством или началом человека, которое не может и не желает установить для себя определенные границы и спонтанно тяготеет к самоабсолютизации. Эти черты, присущие теории и практике тотального (радикального) социализма, более всего свидетельствуют обеде и утопичности социализма и коммунизма. В итоге в них торжествуют «захват» социалистического движения авторитарными, отнюдь не социалистическими лидерами (т.е. людьми как минимум с «эксклюзивным» чувством справедливости и равенства), а также нереальные, невыполнимые и даже противоестественные требования, предъявляемые социализмом как социальным движением и силой всем «рядовым» участникам или объектам социалистического общества. Первое ведет к трансформации социализма в тоталитаризм, второе выявляет изначальную его утопичность, порождает сюрреалистичость, лицемерие, мифологпзм и многое другое, делающее со временем этот социальный феномен все более и более искусственным, «реально» утопичным.

Едва ли ни противоположной по своему истоку, но не по социальной практике, является «вечная правда» анархизма. Ее противоположность социалистической «вечной правде» проистекает из непохожести чувства свободы на чувство равенства и справедливости. Анархизм — дитя свободы и неприятия какого-либо общественного и государственного приоритета, их власти над личностью. Правда анархизма состоит в убежденности что никакая власть не является идеальной и тем более не ограничивающей свободу и права личности. Анархическое чувство чутко распознает неизбежную, пусть даже и потенциальную враждебность государства по отношению к личности, угрозу, которая заключена в любом, даже самом свободном государстве. «Власть развращает», «государство подавляет», «политика — это грязь», — выражения, возникшие не на пустом месте. Несмотря на их категоричность и гипертрофированность, в них заключена «вечная правда» анархизма, вырастающая из инстинктивной заботы человека о своей безопасности и свободе в области социальных отношений.

Однако анархизм как политическая доктрина или социальная практика имеет ряд существенных изъянов. Прежде всего это нигилизм и тенденция к преобладанию разрушения (власти и государства в первую очередь) над созидательными устремлениями. Ему присущ утопизм и стремление к организации таких безгосударственных, безвластных (анархических) коммун, власть в которых (как при социализме) на [219] практике имеет тенденцию перейти к фанатичному лидеру или группе лиц превращающих анархию в тоталитарную секту.

«Вечная правда» либерализма кажется родственной анархической «вечной правде», поскольку и та и другая основаны на чувстве свободы. Однако в отличие от анархизма либерализм как личное начало в человеке — это комбинация по меньшей мере двух качеств или интуиции: свободы и ответственности перед лицом права и закона или просто перед реальностью свободы другого человека. Большее или меньшее самоограничение свободы во имя лучшей реализации личностью ее «оставшегося» спектра и возможности конституирования социальных структур, гарантирующих и защищающих право личности на реализацию своей свободы и других не антисоциальных и не антигуманных качеств человека, отличает «правду» либерализма от «правды» анархизма. Кроме того, либерализм более строго и последовательно чем анархизм проводит идею приоритета личности над обществом. Это отличает его и от социалистического чувства. Однако либерализм как политическая практика имеет тенденцию к недооценке или игнорированию таких социальных ценностей, как справедливость и право людей на достойную работу, социальное страхование, государственную поддержку незащищенных слоев населения и т.д. Либерализм ориентирован на сильную и преуспевающую личность и не желает обращать должного внимания на многие гуманистические ценности. Все или почти все либерализм склонен рассматривать как частное дело индивида, его свободы, выбора и решений. В нем ослаблено чувство доброжелательности и взаимоподдержки, бескорыстия, участия и сотрудничества. Идея либерализма — это, по сути, идеал индивидуализма, замкнутости и самоизоляции. Все общественные отношения имеют тенденцию рассматриваться под юридическим, экономическим (рыночным) и финансовым углом зрения. В либерализме ослаблены или имеют тенденцию к ослаблению многие нравственные ценности, а идея социального равенства сводится только к юридическому ее пониманию, как формальному равенству перед законом. Либерализм испытывает или склонен испытывать чувство брезгливости или презрения к бедному, беззащитному или неудачливому человеку, полагая, что во всем этом виноват только индивид, скорее всего ленивый, тупой, завистливый и т.п. Более или менее цивилизованные формы политического либерализма пытаются сгладить негативные черты либеральной ментальности и практики, однако, их спонтанное воспроизводство в таком сознании кажется неизбежным.

Пожалуй, наиболее сложной по своему составу является «вечная правда» демократизма. В современном смысле она в чем-то [220] перекликается с «вечной правдой» едва ли не всех других политических сознаний. Это происходит оттого, что демократизм так или иначе сочетает в себе изначальные чувства свободы и социального равенства, готовности к компромиссу, умеренности, здравого смысла, терпимости и широты взгляда на общество и социальную жизнь индивида.

 Демократизм — достаточно сложно чувство и установка. Демократизм как черта ментальности никогда не возникает сразу в виде достаточно полного набора соответствующих качеств и чувств и, видимо, поэтому предполагает определенное воспитание и образование, уровень культуры. Не случайно и то, что как социальное явление демократия весьма чувствительна к начальным 'условиям. В период своего формирования демократия неустойчива, прихотлива, хрупка, заражена многими социальными болезнями и кажется слишком слабой, чтобы защитить индивида.

Демократия вырастает едва ли не из всех качеств гуманности, она заключает в себе много общечеловеческих ценностей. Комплексность демократии, ее многоплановость притягивают к ней почти все политические сознания, стремящиеся к частичной с ней интеграцией. Не случайно даже представители марксистского (научного) социализма, весьма строго следящие за чистотой классового анализа и оценки, допускают «трансклассовость» демократизма, говоря о буржуазной, мелкобуржуазной, крестьянской, либеральной, народной, пролетарской (социалистической) демократии.

Говорить об очевидных пороках демократии достаточно сложно, поскольку в истории в своем чистом виде она ни теоретически, ни, насколько я понимаю, практически не была выявлена или реализована. Возможно, демократии в чистом виде и не может существовать. Я склонен объяснять это тем, что в ее основе лежит достаточно динамичный комплекс качеств, чувств и установок личности, накладывающихся на «вечную правду» демократизма, отпечаток подвижности, внутренней нестабильности, вероятностности и открытости. Это может означать только то, что к качествам и ценностям, составляющим комплекс феномена, называемого демократизмом, таким как свобода, ответственность, достоинство человека, приоритет личности над обществом, равноправие, справедливость, терпимость, сотрудничество, здравый смысл и др., следует добавить более фундаментальные, связанные с субстанциальностью реальности человека и ее частичной интеграцией в реальность общества: бесконечность и не замкнутость реальности человека, внешний релятивизм, внутренняя спонтанность и внешняя подвижность, плюрализм.

Последнее, возможно, самое главное, поскольку именно во внутренне многообразной множественности, в ней как определенном состоянии и соотношениях реальностей человека и человека, человека [221] и общества воплощается возможность достойного совмещения и гармонизации всех гуманных качеств человека, его ценностей, а также транссубстанциальных отношений между человеком и обществом, между человеком и человеком в социальной (политической) сфере.

Если бы у меня спросили, каков политический идеал гуманизма, то я ответил бы, что такового у него нет и, видимо, не должно быть Но если бы у меня спросили, каков мой политический идеал, то учитывая свою приверженность гуманистическим ценностям и желая быть гуманным, я бы сказал, что этот идеал — плюралистическая, персоналистическая и меритократическая демократия. (Но если бы я знал, что конкретно это значит!..) Впрочем, это можно рассматривать, как некое шутливое отступление от главной темы, тем более, что я всерьез считаю, что статус гуманистического мировоззрения вне-, транс- и сверх- партийно-политический, что я и попытался сформулировать в разделе о содержании гуманистического мировоззрения.

Между гуманистическим и политическим мировоззрением нельзя ставить знак равенства. Если они как-то нанизываются друг на друга, то ни один из типов политического сознания не может целиком поглотить собой гуманистическое сознание. Но не потому, что оно шире или лучше, а потому, что оно — другое и во многом бытует в принципиально иной плоскости человеческой реальности.

К числу других политических ценностей гуманизма относятся такие социо-личные чувства, состояния и реальности, как патриотизм, национальная безопасность, космополитизм и международная безопасность. Эти ценности гуманизм склонен рассматривать в единстве, в котором первые две находятся в гармонии и балансе с двумя остальными. Патриотизм, т.е. любовь к родине, чувство особой близости к тому социуму, которой является непосредственным лоном и сферой бытия личности, естественен и ценен, поскольку обогащает ее и гуманизирует многие социальные акты человека. Это чувство концентрируется и дополняется естественным желанием каждого порядочного и разумного человека видеть свою страну процветающей, защищенной, прочной, безопасной.

Понятие национальной безопасности, строго говоря, далеко выходит за рамки политической ценности. Политическая безопасность лишь интегрирует в себе другие виды социальной безопасности: экономической, правовой, военной, экологической, медицинской, идеологической, нравственной, научно-технической и культурной. Нет необходимости доказывать, как существенны, с точки зрения обеспечения гуманности и достойного образа жизни для каждого члена общества, преуспевающая экономика, правовое государство, адекватная мировым [222] стандартам военная доктрина, армия и вооружения, нормальная экология, здоровье народа, свобода общественного сознания от расизма, фашизма и тоталитаризма, высокая культура и уровень общественных и межличностных нравов, благоприятные условия для развития гуманитарных, естественных, технических и всех других наук, расцвет искусства и иных видов человечного ценностного творчества.

Патриотизм и забота о национальной безопасности важны не только сами по себе как ценности гуманистического мировоззрения. Их важно как можно лучше осознавать и культивировать, поскольку они предохраняют нас от порой незаметного, но весьма опасного соскальзывания в сферы национализма, ксенофобии и изоляционизма. Во всех этих социальных феноменах заключены семена, ненависти, враждебности, фанатизма и в конечном счете геноцида по отношению к своему народу. Когда эти семена начинают давать дружные всходы в общественном сознании и психологии, то это означает, что общество встает на рельсы, ведущие к национальной катастрофе. Иногда говорят о здоровом национализме или необходимости задействовать «национальную идею», однако, и то и другое большое заблуждение и риск. Можно говорить о здоровом патриотизме, а не национализме, который по сути своей — одна из форм национальной эпидемической болезни. Быстрота, с которой заражаются национализмом, нередко соблазняет политиков. Они используют «национальную идею» для мобилизации народа и быстрого, но паллиативного решения той или иной социальной проблемы: политической консолидации и достижения гражданского мира, решения экономических или других реальных проблем. Между тем, эти политики всегда рискуют быть порабощенными и раздавленными джином национализма, которого легко выпустить из бутылки, но так трудно контролировать или обратно загнать в нее.

Надежными противовесами национализму и балансирами патриотизма являются ценности космополитизма и международной безопасности. В русской истории, особенно ее советского периода, космополитизм находился под большим подозрением. Космополиту приписывалась нелюбовь к родине или даже ее предательство. Слово «космополит» было ругательным, «космополитов» преследовали и сажали в тюрьму. Вплоть до начала реформ в России космополитизм рассматривался как «реакционная буржуазная идеология, проповедующая отказ от национальных традиций и культуры, патриотизма, отрицающая государственный и национальный суверенитет, служащая целям [223] государств, добивающихся мирового господства» (Советский энциклопедический словарь. М., 1985. С. 636).

Такая явная аберрация кажется не только недоразумением, но и загадкой, поскольку космополитические идеи и чувства глубоко укоренились в русской культуре и психологии россиянина. Многие гении отечественной культуры: А. Пушкин, М. Ломоносов, Ф. Достоевский, Вл. Соловьев, Л. Толстой и др. — умели гармонично сочетать чувства патриотизма с ощущением целостности и единства человеческого рода, причастности национального международному, мировому. Так, например, Достоевский считал русского человека «всечеловеком», способным понять и полюбить любую другую национальную культуру. В православной России космополитические установки нередко облекались в мессианские идеи и жертвеннические чувства, но в любом случае национальная история всегда рассматривалась как часть мировой истории. Это было зафиксировано уже в «Слове о законе и благодати» митрополита киевского Иллариона (XI в.). Достоевский верил в то, что Россия скажет человечеству «свое новое, здоровое и еще не слыханное миром слово. Слово это будет сказано во благо и воистину уже в соединении всего человечества новым, братским, всемирным союзом...» (Достоевский Ф.М. Поли. собр. соч., т. 25. С. 196). Соловьев также полагал, что Россия имеет «великую обязанность нравственно послужить и Востоку, и Западу» (Соловьев В.С, собр. соч., т. 3. С. 215).

Я сделал такой экскурс единственно с целью попытаться выправить «перекос» в сложившемся в современной России восприятии космополитизма. По своему первоначальному историческому смыслу космополитизм (от греческого kosmopolites— космополит, гражданин мира) всегда был стремлением расширить и обогатить сферу социального и духовного бытия человека. И это стремление, если оно не руководствовалось и не извращалось целями господства и корысти, всегда было гуманистической ценностью. «Космополитизиация» социального бытия — естественноисторический процесс. В своей основе он отражает позитивные потребности в укреплении экономических, культурных, научных и иных связей в мировом сообществе.

Интеграционные и глобальные процессы не только отражают научно-технические и культурные достижения человечества, но и предоставляют личности много новых возможностей для реализации своей человечности. Разумеется, космополитизм существует в мире реальных, в том числе и международных планетарных противоречий и проблем, но это не снижает его гуманистической ценности. Социальными индикаторами космополитизма как вполне зрелого стремления, потребности личности к [224] расширению социального и культурного пространства своего существования стали сегодня формирование глобального сознания, глобальной этики, глобальной экономики и глобального информационного пространства, глобальной политики, глобальных социальных движений, одним из которых является светский (секулярный) гуманизм, формирование глобальных социальных институтов, наиболее значительным из которых является Организация Объединенных Наций. Космополитическими по своей сути являются и быстро развивающиеся региональные социальные объединения.

Одной из важных особенностей космополитического сознания является умение любить и уважать не только ближнего, но и дальнего, умение осознать, что ценностью является не только наше Я, другая личность, семья и нация, но и человечество, которое в мышлении предстает как абстракция, а может и должна быть усмотрена как конкретная реальность.

Этот процесс в чем-то аналогичен переходу нашего представления о планете Земля от теоретического и абстрактного к конкретному и эмпирическому. Теперь с помощью достижений космоплавания можно видеть нашу прекрасную планету как бы со стороны. Нечто подобное должно произойти и в отношении мирового сообщества. Кажется, что увидеть его глазами как нечто целостное, едва ли возможно. Но отдельные признаки, приметы жизни человечества как целого уже являются зримыми. Мы можем различить их и в атмосфере Генеральных ассамблей ООН, и в телепрограммах мировых новостей, и в глобальных информационных и коммуникационных системах, и в деятельности международных гуманитарных или миротворческих миссий.

Укрепление и культивирование любви к реально дальнему и реально общему — главный шаг в обретении того, что гуманизм называет мировым гражданством. Быть гражданином мира — исключительная честь и ответственность. Большинство величайших гуманистов: Эйнштейн, Швейцер, Толстой, Ганди, Сахаров и другие, — были такими гражданами. Их подвиг человечности состоял не только в том, что они расширили границы гуманистического сознания и показали нам пути расширения возможностей человечности, но и в том, что они имели силы и мужество взять на себя ответственность за судьбы мира, за судьбу всего человечества, ибо они смогли возвыситься до такого зрелого уровня гуманности, на котором проблемы и заботы человечества стали их личными проблемами и заботами. Но даже на таком предельно общем уровне гуманизм не теряет связи с конкретным и единичным. «Идеал всемирного гражданства, — пишет Куртц, — предполагает обязанность следить — насколько мы в [225] состоянии это делать — за соблюдением прав человека в любой точке земного шара. Этика гуманизма, если она что-нибудь значит, должна быть планетарной по своему масштабу. Существуют различия между отношениями внутри малых групп... и мировым контекстом человеческих отношений. Будущее покажет, способны ли люди совершить этот глубокий переход от одного типа отношений к другому» (Куртц, П. Запретный плод, С. 138).

Космополитизм и международная безопасность находятся в таких же тесных отношениях между собой, как и патриотизм и национальная безопасность. Космополитизм — один из внутренних гуманистических мотивов созидания системы международной безопасности, тогда как последняя является наиболее благоприятной средней для укрепления космополитизма как гуманистической ценности. Вместе с тем еще большее значение имеет связь между космополитизмом и международной безопасностью, с одной стороны, и патриотизмом и национальной безопасностью — с другой. Идеальным положением вещей является их гармония и баланс как на уровне личного сознания, так и на уровне общественного мнения и психологии. Самым трудным вопросом здесь является не выяснение приоритета ценностей: они здесь не конкурируют и не должны конкурировать между собой, они здесь складываются и умножаются, не угрожая друг другу. Сложнее оценить тот очевидный факт, что сам объективный ход истории, ее глобализация ведет к росту глобальных, космополитических ценностей, тогда как удельный вес национальных, частных и локальных социальных ценностей имеет тенденцию к снижению. Видимо, наиболее оптимальным решением этой проблемы является не искусственный, агрессивный и националистический протекционизм в защите национальных ценностей, и не использование объективных процессов космополитизации теми или иными странами для культурной экономической и политической экспансии. Здесь важно обеспечить естественность и органичность процессов сочетания национального и глобального.

В мировом сообществе нет и не может быть монополистов, всякая претензия на представительство глобальных интересов одним или группой отдельных государств — это ложь и извращение самого смысла мирового сообщества, попытка подорвать его изнутри.

Однако, несмотря на огромные различия в культурном, технологическом, социальном и политическом развитии различных стран и регионов, процесс гуманизации мирового сообщества очевиден. У него есть своя прагматика, в нем есть объективная потребность всех по крайней мере не тоталитарных политических систем. Так, например, системы коллективной глобальной безопасности, разрабатываемые под [226] эгидой ООН, способствуют укреплению национальной безопасности, системы мирового экономического, политического и культурного сотрудничества укрепляют и обогащают национальные культуры и национальные экономики. Сегодня многие ценности космополитизма настолько широко приняты национальными правительствами, что против них не выступает ни одна сколько-нибудь серьезная политическая партия. (Характерно, что единогласное голосование (февраль 1996 г.) Государственной Думы за вступление России в Совет Европы можно считать беспрецедентным, учитывая столь разношерстный политический спектр ее депутатов).

Мир и международное сотрудничество — яркие примеры гуманистической «экспансии» в область глобальных общественных отношений. По своему существу, мир в этом контексте означает возможность и способность людей реализовать гуманистические ценности, доброжелательности, ненасилия, терпимости, ответственности и сотрудничество на самом широком и высоком межнациональном уровне. Каким бы сложным и хрупким ни был этот процесс, ему нет и судя по всему не может быть нет никакой альтернативы. Но это значит лишь то, что человек гуманный имеет основание быть оптимистичным и вместе с тем он осознает колоссальную ответственность и трудности на пути глобализации человеческого существования, глобализации многих ценностей гуманизма.