Российское гуманистическое общество

Лев Шестов (Лев Исаакович Шварцман) был человеком действительно уникальным. Одна из этих уникальностей – контраст между его образом жизни и образом мыслей. Но контраст, как оказывается, лишь кажущийся, такой же кажущийся как (по мнению немалого числа его современников и читателей) нигилизм и цинизм Шестова.

Его жизненная позиция достойна не меньшего уважения и внимания, чем его философская мысль. Жизнь его – по крайней мере, после периода юношества и женитьбы – не была богата экстравагантными событиями или резкими поворотами судьбы. Из воспоминаний близких и хорошо знакомых ему людей перед нами предстает облик человека мудрого – спокойного, несуетливого, основательного и надежного. У находящихся рядом с ним людей возникало чувство защищенности и успокоения. «В его отношении к близким ему людям ни тени позы или литературного учительства… – просто доброта и деловая заботливость. Одного он выручал из тюрьмы… другому – беспомощному писателю – сам тогда еще никому не известный, добывал издателя, помогал делами, разбирал семейные драмы», – вспоминает Е. Герцик.[1]

Деловитость и практическая хватка – качества, характерные для купца, – при всем отвращении к торговому делу, – были присущи Шестову. Видимо, сказывались навыки ведения мануфактурного дела, привычного для всех Шварцманов. «И сам он такой деловой, крепкими ногами стоящий на земле»,[2] обладал чертами статуарности и простоты одновременно. Близко знавшая Шестова Е. Герцик признавалась, что при взгляде на него ей часто думалось о Микеланджело – «то ли о резце его, то ли о самом одиноком флорентийце».[3]

К торговле душа Льва Шестова не лежала. С одной стороны, это было делом отца, который, по традиции, видел в сыновьях залог продолжения своего дела. И дело-то нехитрое, не очень трудное. Л. Шестов успешно справлялся с ним. Но, с другой стороны, «настроение дает очень уж будничное, а я привык либо возноситься, либо плакать».[4] Спокойное существование, не имеющее в своей основе причин для бурного веселья или безудержного горя, хотя и считалось Л. Шестовым полезным для здоровья, но на самом деле, духовное здоровье и особенно творческое вдохновение отнимало. Внешне, казалось бы, спокойный, внутренне Шестов переживал метафизические волнения необычайной глубины и напряженности. Перепад эмоций был его тяжелым уделом и одновременно условием движения мысли, возрастания духа, дерзновения, обретения трудного умения жить в неизвестности, в условиях беспочвенности… «Я уверен, – пишет Шестов, – что займись я торговлей и отучи я себя от литературы, я бы скоро совсем оправился. Но я уверен и в другом: через несколько лет такой жизни, я бы снова в один прекрасный день почувствовал бы себя на волосок от сумасшествия. Как все странно и непонятно устроено в жизни! Куда что тянет человека? Отчего никто не может возделывать свой сад, и все бегут, как от пугала, от обыденности, которая все-таки дает если не счастье, то покой».[5]

Действительно, при всей мудрости Шестова счастья и покоя в его жизни не было: «Не знаю, где буду во вторую половину лета. Если попаду в Швейцарию, то, конечно, увидимся». НЕ ЗНАЮ, ГДЕ БУДУ… – его жизненный лейтмотив. Вдали от жены и дочери Татьяны, жизнь порознь долгие годы, ни кола, ни двора, ни дома – постоянного, настоящего… Вся Европа была ему домом в различных обстоятельствах времени и действия: учебы, лечения, эмиграции, преподавания… Но судьба его берегла. Так уж сложилось, что певцу апофеоза беспочвенности эта самая беспочвенность благоволила. Или он, знающий ее непредсказуемый нрав, умел ладить с ней – жить в неизвестности?

Конечно, заботы о материальном устройстве семьи очень долго были главными – постоянными, изматывающими; они отвлекали от работы, съедали продуктивное для творчества время: «Опять мелкие заботы, тысячи мелких забот, и нет никакой возможности думать о чем-либо».[6] Спасает мудрость: осознание границ своих пределов и возможностей, стоическая умеренность. После революции в России, оказавшись за границей, Лев Шестов понимает, что, несмотря на некое оставшееся в Лондоне имущество Товарищества Шварцманов, продолжать старое дело на чужбине, в эмиграции невозможно, а новое начинать нельзя, так как торговые операции на новом рынке неизбежно сопряжены с риском банкротства. Поэтому Шестов убеждает и настаивает на реализации товара – на полученные деньги «17 человек при скромной жизни могут просуществовать 8–10 лет. За это время кой-кто себе работу найдет, молодые станут на ноги и т.д.».[7]

Решение, казавшееся единственно правильным, действительно спасло всю семью от нищенского эмигрантского существования, от которого так пострадали прежде весьма обеспеченные люди. Деловая хватка «философа абсурда» Льва Шестова – не противоречие в определении. Она потому и оказалась эффективной, что всякое решение, особенно важное и рискованное, – всегда связано с неопределенностью, элементами риска и иррационального. А уж чутья на неизвестность Л. Шестову не надо было занимать. Это чутье сказывалась и в том, что он чутко реагировал, когда и куда нужно переезжать, если жизнь начинала дорожать. Н. Бердяев, Е. Ремизов, М. Гершензон – все те, кому помогал Л. Шестов, советом или рублем, таким житейским чутьем и способностью мгновенно реагировать на изменение ситуации не отличались и сильно запаздывали, порой непоправимо.

Перебравшись в Париж, Лев Шестов не медлил с хлопотами о кафедре. Не без трудностей и разочарований, но в конечном итоге, он получил достойную работу. Шестов-писатель был принят и с интересом встречен учащейся молодежью и французской интеллигенцией. Его творчество было признано Европой, он вошел в круг ее интеллектуальной элиты. Духовные искания прежних лет становятся источником хлеба насущного: «Статья о Достоевском здесь в Париже во французских литературных кругах имела большой успех. Уже без обиняков признают меня таким же remarquabl, как и A. Gid’a… Уже и издательские предложения начались. Но это очень мучительная вещь. Приходится заводить relations, бывать повсюду, без конца разговаривать – все время на это ajir уходит».[8]

Преподавательской (вынуждающей к монотонности) работой писатель также тяготился. Много позже, уже в 1928 году он писал: «Я говорю Н. А. Бердяеву «до чего мы с тобой пали – под старость профессорами сделались». Он со мной не соглашается, он даже гордиться своим профессорством. Но я – увы! – не могу гордиться».[9] Не гордился и не важничал – комплексов соответствующих не имел. Блуждал и странствовал по душам не хуже З. Фрейда. Хотел познакомиться со знаменитым психоаналитиком, а, возможно, и проникнуть в мир его идей, но тот ему отказал во встрече. Не является ли этот отказ своеобразным признанием силы и экстраординарности русского мыслителя со стороны основателя психоанализа? Нет свидетельств, что З. Фрейд читал Шестова, но одно дело погружаться в бессознательное солдата или домохозяйки, другое дело – философа, который сам умеет заглянуть за дно души далеко незаурядных и не бесплодно проживших личностей. Как бы то ни было, ни пациентом Фрейда, ни учеником его Л. Шестов, действительно, не был – ни по профессиональной необходимости, ни по предрасположенности к патологии.

Но и старые relations не забываются, поддерживаются. М.О. Гершензон, Н.А. Бердяев, В. Г. Малахиева-Мирович, Д. и А. Жуковские. Всем им, по мере возможности, Шестов помогает выжить в труднейших условиях жизни. Известный деятель отечественной культуры писал ему: «Твое письмо подняло во мне столько чувств, что трудно писать. Прежде всего, твоя удивительная доброта, способность любить и помочь: разве только родной брат или жена чувствуют и делают то, что ты для меня. Ты таков, конечно, от природы; но эта твоя врожденная способность, конечно, углублена твоей философией – и это ее прекраснейший цвет… (Письмо от М. О. Гершензона от 05.03.1923).[10]

И еще одно свидетельство глубокой человечности и неразрывности философии и жизни Льва Шестова. Оно принадлежит Марине Цветаевой, человеку бескомпромиссному и безоглядно честному, голосу которого нельзя не верить: «Мне очень грустно уезжать не простившись, – Вы моя самая большая человеческая ценность в Париже – даже если бы вы не писали книг! Но Вы бы не могли их не писать, Вы бы их все равно – думали».[11] (Письмо от 23.04.1926г.).

Лев Шестов, как видно из приведенных свидетельств, обладал редчайшим даром поддержать человека, при этом не вызывая у него неловкости или чувства зависимости. Умел учить так, чтобы не сопротивлялась душа «ученика», без дидактики и стука линейкой. «Делай, как я!» – гремел Лев Толстой, представляющий жизнь как следствие одного принципа – добра. «Нужно всегда иметь глаза открытыми», – подсказывал Шестов. Ключ мудрости прячется, по его мнению, в умении «брать жизнь целиком, вместе со всеми ее непримиримыми противоречиями»,[12] не ограничиваться на одном, не забывать о жизни, «видеть многое ценное в том, что казалось прежде безразличным». Лев Шестов никогда не выводил философских правил для жизни, поскольку чувствовал, что любые правила являются отвлеченным, урезанным, неполным знанием о жизни: «Вся сущность в том, чтобы не выводить»,[13] а постичь «большое искусство уберечься от односторонности, к которой нас влечет невольно наш язык и даже воспитанная на языке наша мысль».[14] (Дочерям, Женева, 13.04. 1921).

С. Кьеркегор в «Афоризмах и эстетике»[15] как-то остроумно и грустно заметил, что философские учения зачастую также обманывают, как вывески, выставленные для продажи. Слово и дело, учение и жизнь… Но, оказываются, хотя и в редких случаях, они все-таки могут совпадать, особенно если учение не игнорирует богатства и неисчерпаемости жизни. Шестов-мыслитель и Шестов-человек – это не два разных существа. Шестов не носил масок, не любил яркого оперения, не декларировал и не суетился. Как кажется, самая «большая человеческая ценность» его творчества и заключается в том, что философ учил всеприятию жизни во всем ее многообразии, учил быть, а не казаться, «стремиться и ошибаться, но не опускать безвольно руки пред величиной, хотя и страшной, загадочной жизни».[16] Недаром Николай Бердяев характеризовал своего друга Л. Шестова как человека, который «философствовал всем своим существом, для которого философия была не академической специальностью, а делом жизни и смерти». [17]

«”Беспросветно умен”, так отозвался о Л. Шестове В. Розанов, а я скажу “бездонно сердечен”, а это тоже дар: чувствовать без слов и решать без “расчета”»,[18] – писал Е.Ремизов в 1938 году в статье «Памяти Шестова». Да, именно это нам и нужно помнить о его творчестве и о нем самом как о человеке и мыслителе естественно и глубоко гуманном.

* * *

По большому счету гуманизм Шестова-мыслителя состоит в тщательно скрываемой, но неуклонно выполняемой им миссии освобождения человека, возвращению его к самому себе. Самое уникальное здесь – изобличение этим удивительным мыслителем сфер несвободы, также как и способы, которыми он пытается помочь человеку стать внутренне свободным, творческим, распрямившимся и увидевшим бесконечно просторные миры «чудесных и таинственных превращений».

Что касается сфер несвободы, то их условно можно назвать внутренними вселенными человека, который вместо того, чтобы быть властелином над ними и подобно всемогущему творцу по своему свободному и творческому произволу создавать и разрушать их, рабствует у идей-пришельцев, идей-предателей и идей-оборотней, замещающих жизнь человека своей жизнью во внутреннем его мире, да и во внешних жизнепроявлениях тоже.

Средствами, которыми он ведет свою невидимую с первого взгляда, кропотливую, но по-прометеевски трудную освободительную борьбу, являются метафизический скепсис и странствования по душам с целью выяснения философии, морали и психологии отношений между человеком и содержаниями его внутреннего мира. Вот почему вслед за параграфом о мировоззренческих ориентирах Шестова мы будем анализировать темы «человек и идея» и «мыслитель и идея».

Примечания

[1] Баранова-Шестова Н. Жизнь Льва Шестова. – Paris, La Press Libre, 1983. С. 94.
[2] Там же. С. 94.
[3] Там же. С. 94.
[4] Там же. С. 85.
[5] Там же. С. 85.
[6] Там же. С. 177.
[7] Там же. С. 117.
[8] Там же. С. 233.
[9] Там же. С. 344.
[10] Там же. С. 272.
[11] Там же. С. 338.
[12] Там же. С.206.
[13] Там же. С.206.
[14] Там же. С. 207.
[15] Кьркегор С. Наслаждение и долг. – Ростов н/Д: Изд-во «Феникс», 1998. С. 30.
[16] Баранова-Шестова Н.. Жизнь Льва Шестова. С. 205.
[17] Бердяев Н.А. Основная идея философии Льва Шестова. – В кн.: Шестов Л. И. Умозрение и откровение. – Париж, 1964. С. 5.
[18] Там же. С. 89.