Введение
Трагическая история недавно завершившего ХХ столетия была призвана поставить проблему личности и её судьбы в стремительно изменяющемся мире, в котором наряду с величайшими научными открытиями стали возможными и реальные тоталитарные и репрессивные режимы, мировые войны, агрессивно и масштабно уничтожавшие и человека и человеческое в нём. Мир тогда, уже в начале прошлого века, действительно покачнулся, обнаружив бессилие становившихся привычными и казавшихся достаточными для спасения демократических, либеральных, христианских и гуманистических ценностей. Он, этот мир ХХ века, как виделось многим, устремился в разверстую бездну самоуничтожения.
Кризис мировой цивилизации требовал ревизии его оснований, духовных, прежде всего. Это неизбежно привело к взрыву, буквально фейерверку идеологических, общественных и философских движений, направлений, идей, в целом и общем признающих необходимость изменения положения человека в обществе и мироздании в целом. Споры о новом обществе, новом человеке, новом искусстве, новой религии и религиозном сознании, начавшиеся в России столетие назад, стали выражением напряжённых раздумий о человеке, его экзистенциальной судьбе и личной ответственности за земное мироздание. Экзистенциализм, родиной которого стала Россия в начале ХХ в., и размышления о судьбах западноевропейского гуманизма, на который, по сути, была возложена ответственность за происходящее «в век девятнадцатый, железный» и следующий за ним, двадцатый с его средствами массового и тотального самоуничтожения, явились закономерным следствием сложившейся ситуации.
Русские религиозные мыслители в этой борьбе идей занимают уникальное место. Они необычайно чутко откликнулись на зов времени, переводя, однако, социальные коллизии в область метафизическую и духовную. Пережив увлечение оптимистической, в основном «легально-марксистской», версией развития истории, Н. Бердяев. С. Булгаков, Л. Шестов. С.Л. Франк и др. отказались от марксизма и революционности и встали у истоков духовного обновления – нового религиозного сознания, новой христианской антропологии, метафизического скептицизма.
Проблема личности и её достоинства стала наиболее острой в философии и литературе, а значит, и в жизни благодаря многим русским мыслителям. В их творчестве проблема кризиса и перспектив европейской гуманистической культуры стала центральной. Как справедливо замечает А.Ю. Лебедев, «европейский опыт представал неким мыслительным зеркалом, в образе которого русские философы улавливали отправной пункт поиска собственной национальной самотождественности».[1]
Изучение гуманистических начал русской философии конца XIX – XXвеков в отечественной историографии началось сравнительно недавно, с конца 80-х годов ХХ в. Но и до сего дна нет специальных исследований, посвящённых экзистенциально-гуманистическому наследию русской философии этого столь богатого периода ее истории. Однако примечательно уже то, что такие изыскания начались.
Стартовым в этом отношении стал, прошедший 15 декабря 1989 года в МГУ им. М.В. Ломоносова «круглый стол» «Гуманистические традиции русской философии», проведённый под эгидой общества «Знание», Госкомитета СССР по народному образованию, Философским обществом СССР и ИППК при МГУ. В целом на «круглом столе» шла речь о необходимости переосмысления истории русской философии в среде профессиональных философов. Событие оказалось значимым и дважды отразилось в центральной философской печати: в 1990 краткий обзор в журнале «Философские исследования» (в разделе «Научная жизнь»), а в 1991 в обществе «Знание» вышла брошюра, посвящённая обсуждению означенной проблемы. Действительно, трудно переоценить значение этого события, поскольку оно знаменовало собой переход к глубокому, свободному от идеологического прессинга изучению русской философии. Особенно закрытой за семью печатями религиозной философии начала ХХ в.
«В наших историко-философских исследованиях доказывалось, – отметила профессор Добрынина В.И., – что гуманизм органически был свойственен прежде всего русской революционной философско-материалистической традиции. Но гуманизм был присущ также целому ряду либеральных и идеалистических социально-философских концепций…».[2] Необходимо отметить, что гуманизм в рамках данной дискуссии понимался предельно широко, как сама атмосфера русской философии, которой дышали многие и многие русские философы, писатели, мыслители, композиторы, а его формы воплощения бесчисленны: от милосердия и благотворительности до личной самореализации. По мнению выступавших, гуманизм русской философии специфичен и связан, прежде всего, с глубоким проникновением в извечные проблемы человеческого бытия и мучительными творческими исканиями и переживаниями в контексте текущей эпохи.
При характеристике особенностей русской гуманистической традиции подчёркивались её изменчивость и конкретно-исторический характер. «…Нет неизменного, равного самому себе во все времена с момента возникновения содержания русского гуманизма, а есть историческое становление и эволюция гуманистических начал и принципов русской общественной мысли с глубокой древности до наших дней», – подчеркивал В.А. Малинин, выделивший при этом два пласта в русском гуманизме: 1) религиозный гуманизм, развивавшийся в пределах богословия, и 2) гуманизм светский, который долгое время был гуманизмом «народным», а затем – философско-просветительским. [3]
Я остановилась на этом событии и на позиции в отношении гуманизма ведущих исследователей русской философии потому, что впоследствии возобладала тенденция свести всё её богатство к единому православному знаменателю. Избранный автором ракурс трактовки творчества Николая Бердяева и Льва Шестова сквозь призму гуманистической традиции обусловлен потребностью исправления явного перекоса в исследованиях, посвященных мыслителям русского духовного Ренессанса и всей русской культуры в целом. Значительное число публикуемых ныне работ ставит целью показать и доказать, что писатели и философы особенно этого периода оригинальны лишь в качестве представителей русской православной традиции, и именно эта сторона их творчества дает основание восстановить связь времен в истории русской философии и культуры в целом.[4]
Такой односторонний подход порождает искаженное представлений о сущности и содержании одного из важнейших этапов в истории философии в России. В настоящей монографии акцентируется внимание именно на экзистенциально-гуманистической стороне наследия творцов русского Ренессанса, прежде всего трудах Н.А. Бердяева и Л.И. Шестова с целью устранить дисбаланс сложившийся в отечественной историографии философии и культуры указанного периода и показать, что действительно имеются основания говорить о глубоко гуманистической направленности религиозно-философского движения России рубежа ХIХ–ХХ вв.
На настоящий момент имеется лишь монография В.А. Кувакина «Мыслители России», в которой акцентируется и защищается гуманистическая компонента русской религиозной философии. Автор призывает к глубокому и серьёзному изучению нашего наследия, трезвому пониманию его достоинств и пробелов, метафизичности и космичности его заданий.[5] С удовлетворением хочется отметить, что в современной историографии всё-таки имеется достаточно обширный корпус отдельных публикаций, утверждающих, что религиозный гуманизм, например, Н.А. Бердяева, нельзя считать выражением исключительно ортодоксального христианства. «Известно, что консервативные религиозные круги, православные, католические и протестантские течения одинаково враждебно относились к религиозному модернизму Бердяева, исповедавшего христианство как религию свободы и творчества личности, любви и милосердия, а не авторитета и традиции, запугивания и страха», – пишет В. Кошелева в статье «Наступит ли время Бердяева?». [6]
Два десятилетия социальных перемен в России убеждают в том, что Н.А. Бердяев все больше и больше нужен нам, поскольку своим творчеством он способствовал гуманистической по духу и содержанию переоценке ценностей, которая происходит на наших глазах. В конечном счете, ее суть сводится к признанию необходимости нравственной революции, реального признания закрепленных в Конституции РФ положений о верховном значении личности и приоритете общечеловеческих ценностей.
Попытки сломить стереотипы восприятия предпринимались в это время и по отношению к творческому наследию Льва Шестова. Н.К. Батова в ряде своих трудов пытается исследовать вопрос о гуманизме философии Л. Шестова в русле общей гуманистической традиции русской философии конца ХIХ – начала ХХ в.,[7] однако, по мнению В. Лашова, автора пионерской монографии «Гуманизм Льва Шестова», вышедшей в свет спустя десятилетие, «темой этих работ был не анализ шестовского гуманизма, а изложение основных идей философии мыслителя».[8] Однако здесь хочется заметить, что анализ ведущих мотивов творчества Л. Шестова фактически включает рассмотрение гуманистической составляющей его работ. Заметный вклад в этот процесс внесла, на наш взгляд, обстоятельная монография В.Л. Курабцева «Миры свободы и чудес Льва Шестова»,[9] в которой автор представил как человеческое, так и ментальное измерение Льва Шестова и его философии, и тем самым пролил свет на скрытые прежде гуманистические истоки и мотивы его творчества.
Между тем несомненным достоинством уже упомянутой работы Вл. Лашова является констатация близости взглядов Л. Шестова современному гуманизму: «Фактически нынешние гуманисты и Шестов говорят об одном и том же – “Нужно отказаться от самолюбования, отказаться от всезнания – и это откроет заказанные нам теперь пути к постижению хотя бы малых тайн жизни”».[10] Автор совершает очевидный шаг вперед в современной аналитике гуманизма, пытаясь наметить параллели и проанализировать очевидное влияние русского философа-экзистенциалиста и современных отечественных мыслителей-гуманистов.
Что же может роднить религиозных мыслителей начала ХХ в. и светских гуманистов начала XXI в.? Это, прежде всего, уважительное и благоговейное отношение к самой великой тайне мира – человеку и его свободе. И поэтому мы имеем все основания вести не просто разговор о гуманистической компоненте или скрытом гуманистическом потенциале творчества великих русских философов-экзистенциалистов, но и в полной мере выявлять, исследовать, интерпретировать, сравнивать с современностью и осваивать идеи и ценности их гуманистического мировоззрения и творчества. В «приумножении» отечественной гуманистической мысли в ходе ее объективного и научного рассмотрения и состоит, на наш взгляд, одна из важнейших задач и, на мой взгляд, долг и ответственность современного историка русской философии. Именно такая исследовательская и эмпатическая установка принята в настоящей работе. Однако насколько удачной и плодотворной оказалась ее реализация, – об этом будут судить читатели.
Примечания
[1] Лебедев А.Ю. Проблема кризиса гуманистической культуры и модернизация в русской экзистенциальной философии // Модернизационные процессы в обществе: общее и особенное: Мтериалы международной научно-практической конференции. – Тверь, 2002. С. 26.
[2] Гуманистические традиции русской философии. Встреча за «круглым столом». – М.: О-во «Знание» РФСР, 1991. С. 16.
[3] Там же. С.18.
[4] Фундаментальным литературоведческим трудом, в котором предлагается систематизированное религиозное осмысление особенностей развития отечественной словесности и – шире – интеллектуальной культуры является многотомное издание «Православие и русская литература» под авторством М.М. Дунаева (Дунаев М.М. Православие и русская литература. – М.: «Христианская литература», 1996–1999).
[5] Кувакин В.А. Мыслители России. – М.: Российское гуманистическое общество, 2005. С. 11..
[6] Кошелева В. Наступит ли время Бердяева? // Общественные науки и современность, № 3, 1991. С. 133.
[7] Батова Н.К. Гуманизм философии Л. Шестова: Автореф. дис… канд. филос. наук / Рос. Акад. Упр. Гуманит. Центр. – М., 1992. С.5.
[8] Лашов В.В. Гуманизм льва Шестова / Под ред. Проф. Кувакина. – М.: Российское гуманистическое общество, 2002. С. 9.
[9] Курабцев В.Л. Миры свободы и чудес Льва Шестова: Жизнь мыслителя, «странствования по душам», философия. / Науч. ред. проф. В.А. Кувакина. – М.: Рос. гум. о-во, 2005.
[10] Там же. С. 102–103.