Российское гуманистическое общество

Часть 4. ГУМАНИЗМ В СТРУКТУРЕ СОВРЕМЕННОЙ КУЛЬТУРЫ

4.1. Гуманизм как образ жизни

Как было показано выше, ряд дефиниций гуманизма ясно связывают его с образом жизни. Это отсылает нас к реальным формам бытования гуманизма, указывает на процессы его социализации, социальной практики в духовной и повседневной материальной жизни. Развитые демократические страны Запада в этом отношении имеют колоссальный опыт работы реального гуманизма в различных сферах общества: воспитании, образовании, научной и социальной работе, отдыхе, гражданских церемониях, обыденном общении и т.д. Гуманизм, действительно, становится образом жизни для достаточно больших групп населения. Например, в сравнительно небольшой Норвегии «одних только официально зарегистрированных членов Этико-гуманистического союза насчитывается более 50 тысяч».[1] В мировом гуманистическом движении идёт активная разработка программ секулярного гражданского сервиса: аналоги религиозным ритуалам (именования, организации свадеб, похорон, праздников), научная экспертиза заявлений о паранормальных явлениях, разработка и внедрение альтернативных образовательных программ, различные виды правозащитной и социальной работы.

Исследование гуманизма как образа жизни началось в 30-е годы ХХ в. Джордж Фредерик в своём труде, который он так и назвал: «Гуманизм как образ жизни» приводит данные журнала «Форум Мэгэзин», давшего лучшие, с точки зрения редакции, определения гуманизма, присланные читателями. В частности Фредерик приводит следующие четыре определения: (1) Зайда Бартлей (Zayda Bartley) считает: «Гуманизм – это рационалистическое усилие скоординировать все лучшие понятия по правильной жизни и сформулировать код, достаточно широкий и толерантный, который позволить достичь человечеству максимума умственного удовлетворения с минимумом эмоционального дискомфорта»; (2) А.Г. Трюдо (A.G. Trudeau) считает, что гуманизм – это попытка развить индивида до его высшей точки, которая совместима с высшими возможностями развития народных масс во имя лучших интересов личности и общества; (3) Линтон Кейс (Linton J. Keith) пишет: «Гуманизм – это образ жизни, целью которого является выбранный личностью идеал чисто человеческого совершенства, в котором инстинкты, эмоции, разум, воображение и другие стороны человека являются одинаково важными факторами»; (4) Ада Хилл (Ada May Hill) полагает: «Гуманизм – это философия морали. Это не религия. Её последователи верят в принцип: «Ничего слишком много, всего должно быть в меру». Истинный гуманист знает себя, и он хозяин себя, своих инстинктов, эмоций, тела, разума и воли».[2] Один из зачинателей новой волны гуманизма в США, профессор Ирвинг Бабитт (Irving F. Babbit) предложил следующее определение гуманиста: «Гуманист желает выработки всесторонне и хорошо сбалансированной доктрины жизни. Это философия исключительно человеческая».[3] Все эти определения ценны именно тем, что их давали не теоретики, а люди, либо более или менее последовательно придерживающиеся принципов гуманизма в повседневной жизни, либо имеющие какой-то опыт общения со сторонниками и практиками этого мировоззрения.

Исследованию гуманизма как образа жизни посвятили свои труды супруги Ллойд и Мери Моррейн (Lloyd and Mary Morrain),[4] написавшие «Введение для либеральных протестантов, католиков и евреев», которое они назвали «Гуманизм как следующий шаг» (“Humanism as the Next Step”). По мнению авторов, гуманизм может помочь удовлетворить три базовых личностных потребности: потребность в интеллектуальной и эмоциональной безопасности или комфорте, потребность в надёжных этических нормах и, наконец, удовлетворить нашу потребность в благоговении, восторге перед миром, в котором мы живем: «Нам нужно больше, чем этика, больше, чем комфорт от философии или религии. Нам нужно вдохновение. Нам нужно выразить триумф и вдохновенный импульс, заложенный в человеческой жизни. Мы взыскуем красоты».[5] Не меньшее значение они уделяют проблеме практического приложения гуманизма к решению личностных проблем, в частности для повышения личностью качества своего общения с другими людьми,[6] для более реалистического понимания и принятия людей такими, как они есть,[7] для повышения качества внутриличностного общения. Не обходят они вопрос и о применении принципов гуманизма к решению социальных проблем, полагая, что он может быть эффективным импульсом к социальному действию, побудительной причиной для расширения сферы коммуникаций личности.

Обращенность гуманизма к жизни побуждает его теоретиков разрабатывать вопросы оценочного понимания[8], прояснения возможностей разума для решения широкого круга проблем: от избавления от недугов до снятия или смягчения социальных напряженностей.[9] Вот почему гуманисты по большей части принадлежат к активной части населения. Они борются за гражданские права, они против расовых предрассудков, поддерживают ООН и другие, связанные с нею гуманитарные организации, содействуют укреплению принципа светскости государства, свободе совести и отделению церкви от государства. Они ищут пути решения проблемы голода в развивающихся странах и поддерживают проекты планирования семьи. Они за улучшение системы здравоохранения и развития государственной системы образования.

В упомянутой книге представляет интерес параграф, связанный с попыткой западных гуманистов критически оценить ситуацию в России в условиях сталинизма. (Напомним, что книга была издана в 1954 г.) Авторы считают, что «тирания и подавление, неважно, под каким именем и знаменем они существуют, наносят ущерб, оказывая давление на саму жизнь человека, на возможности людей… Авторитарное и тоталитарное правительство не в состоянии выполнить своих обязательств по отношению к своим гражданам. Советский коммунизм и гуманизм – это две социальные противоположности. Советский Союз не допускает личной независимости и свободы и не верит в приоритет личности… Всякие негативные чувства против политики русских коммунистов не должны заключать в себе допущения, что русские как люди по рождению имеют врожденную бесчувственность. Они любят, ненавидят, желают, испытывают различные материальные потребности, как и все остальные люди. Русские по своей природе не враждебны нам, но, как и все остальные человеческие существа, они действуют так, как они вынуждены действовать».[10]

Однако, если на уровне обыденного сознания гуманизм – это, прежде всего, культура повседневности развитого демократического общества, то на теоретическом уровне происходит поиск и уточнение ценностных оснований гуманизма как практики жизни, ищутся пути его обогащения как феномена культуры. Пол Куртц предложил обозначить культуру светского гуманизма термином евпраксофùя(eupraxophy), или единство мудрости и практики добра. Специальное обоснование целесообразности введения нового термина он даёт в работе «Евпраксофия: жизнь без религии».[11] Необходимость такого нововведения П. Куртц объясняет тем, что в английском языке нет слова, которое адекватно передавало бы практическое значение и многообразные приложения гуманизма в личной и социальной жизни людей. Кроме того, существует тенденция отождествлять гуманизм с видом религии (особенно ввиду его религиозных корней в прошлом). Поэтому для того, чтобы отличить гуманистические практики и взгляды от религиозных верований, был введен новый термин, слагающийся из греческих слов: eu – «благо» (оно, например, входит в слова «эйфория», «эвдемония»); «praxis» – «действие, делание, практика»; «sophia» – «мудрость». «Eupraxia» значит «правильное действие» или «хорошее поведение».[12]

Термин «евпраксофия», задуманный «для его использования в пространстве культуры, в обществе», призван, как считает П. Куртц, идти дальше развития навыков критического этического суждения, так как сосредотачивается на выработке последовательно моральной жизненной позиции: «Гуманистическая евпраксофия защищает набор критериев, позволяющих проверять и оценивать утверждения, претендующие на истинность. В каждом из определенных социально-исторических моментов времени она может помочь в обосновании конкретной комбинации политических предпочтений и идеалов. Евпраксофия объединяет в себе общее мировоззрение и философию повседневной жизни… Она влечёт за собой применение мудрости к нашей жизни как череде поступков».[13] Согласно автору термина, евпраксофия означает современное гуманистическое отношение к природе и жизни, предполагает конкретные нормативные предписания на основе этого мудрого – научного и этического, прежде всего, – знания. «Таким образом, – заключает П. Куртц, – евпраксофия фиксируется на двух вещах: на космической перспективе человека и мира и на наборе нормативных принципов и ценностей, с помощью которых мы можем жить должным образом».[14] Евпраксофия опирается «на три стержневых добродетели: на мужество, нужное, чтобы достойно жить и бороться за лучшую жизнь... на познание, интегрирующее в себе критическое мышление и этическую рациональность; на заботу, проявляющуюся в таких качествах, как сострадание и человеколюбие».[15] Тем самым здесь подчеркивается, что идеалом светского гуманизма является человек, не только разумный, сознающий истинные ценности, сочувствующий ближнему и т.д., но и умеющий реализовывать эти ценности на практике, в своей частной и общественной жизни. Последнее обстоятельство означает, что ориентированность гуманизма на идею человеческого счастья не делает гуманизм видом антропоцентризма, невосприимчивого к человеческим страданиям и социальным проблемам.

Есть основания утверждать, что в рамках современной светской гуманистической культуры сложился феномен, во многом альтернативный религиозным формам жизни. Сегодня гуманизм конкурирует с религией в областях, где она веками занимала доминирующее положение: в области семейной, миротворческой, филантропической и др. В гуманизме активно обсуждаются категории «забота» и «страдание». Характерна в этом отношении статья Шон Доусон «Гуманизм и страдание», написанная с позиций гуманизма. В ней речь идет о том, чтобы признать, что страдание – это такой личностный и социальный феномен, который не может игнорироваться гуманистами. Напротив, гуманизм должен найти рациональный способ понимания и решения проблемы страдания.

Автор различает два типа страдания: страдания других людей и страдания, которые мы испытываем сами. Страдание – это зло, его надо избегать, и долг гуманистов – уменьшать и предотвращать его там, где это возможно, прежде всего, при помощи разума. Гуманисты не могут одобрять идею необходимости страдания как искупления, о чём говорится во многих религиозных текстах. Мы можем и должны с максимальной выдержкой, не теряя гуманности, встречать и преодолевать страдания. Мы должны противостоять страданиям любовью, состраданием, разумом, мужеством и надеждой.[16]

Для гуманистов является вызовом найти какой-то позитивный смысл в наших страданиях. И такие попытки были предприняты, прежде всего, в рамках экзистенциализма, оказавшегося чрезвычайно восприимчивым к трагическим сторонам человеческого существования. Показательны в этом отношении темы русского экзистенциализма, один из представителей которого – Николай Бердяев – был влиятельной фигурой в среде западноевропейских интеллектуалов. Осознавая и принимая факт трагичности жизни и человеческого существования, Н.А. Бердяев при этом не был человеком, влекущимся к страданию и призывающим принимать страдания других людей на себя. Он не призывал также отождествлять любовь с жертвой и гибелью: «Гибели и страдания никто не обязан разделять, и из того, что кто-то в мире уклоняется к небытию, не следует, что я должен уклоняться к небытию».[17] Он видел долг человека в участии во всеобщем спасении, а не во всеобщей гибели.

Рассуждая подобным образом, Н.А. Бердяев демонстрирует изрядную долю здравомыслия и человеколюбия и в который раз подтверждает глубоко гуманистический характер своего учения о человеке и культуре. В «Самопознании» он признавался, что никогда не был ни политическим деятелем, ни политическим публицистом: «…Я был моралистом, защищавшим свою идею человека в эпоху, враждебную человеку… Для меня экзистенциальная философия была лишь выражением моей человечности, человечности, получившей метафизическое значение».[18] И этим определяется созвучие его идей проблемам современного гуманизма, демонстрирующего общечеловеческий масштаб своего мировоззрения и культуры.

Вопрос об отношении к страданию соединён со смысложизненными исканиями, органично входящими в образ и стиль жизни человека. Гуманист-психолог В. Франкл считает, что смысл человеческой жизни связан не столько с абстрактной рефлексией, сколько с практикой, переживаниями, опытом жизни. Для гуманистического мировоззрения, полагает он, открыта возможность преображения даже негативного опыта переживаний в позитивный, доступно умение заставить темную сторону жизни служить светлой её стороне. «…Жизнь остается в основе своей осмысленной, даже когда она бесплодна в созидательном смысле и небогата переживаниями… Именно реакция человека на ограничения возможностей открывает для него принципиально новый тип ценностей, которые относятся к разряду высших ценностей, – считает В. Франкл. – Таким образом, даже скудное существование… всё же оставляет человеку последнюю и в действительности высшую возможность реализации ценностей».[19]

По В. Франклу, признание феномена страдания не означает, что человек должен стремиться к страданию и внутренне культивировать проблемные ситуации. Это говорит лишь о том, что «человеческая жизнь может быть наполнена не только созиданием или наслаждением, но и страданием»,[20] но от этого она не теряет своего смысла. Страдание имеет смысл только тогда, когда оно помогает измениться человеку к лучшему. Как в биологическом смысле тревога, так в духовном смысле страдание «своей целью имеет уберечь человека от апатии, от духовного окоченения. Пока мы способны к страданию, мы остаемся живыми духовно. Действительно, мы мужаем и растём в страданиях, они делают нас богаче и сильнее».[21] В. Франкл полагает, что жизнь без горя и страдания лишится присущих ей содержания и формы, «ибо лишь под ударами молота судьбы, в горниле страданий обретает жизнь свои содержание и форму».[22]

--------------------------------------------------------------------------------

[1] Кувакин В.А. Твой рай и ад, с. 46.
[2] Frederick J. George. Humanism as a Way of Life. – N.Y.: The Business Bourse, 1930, р. 306–307.
[3]Ibid, р. 308.
[4] Ллойд Л. Моррейн – президент Американской гуманистической ассоциации в 50-х гг. ХХ века. Его жена Мери Моррейн – директор Международного гуманистического и этического союза, вице-президент Лиги избирательниц Бостона в эти же годы.
[5] Morrain L. and M. Humanism as the Next Step. – Boston: The Beacon Press, 1954, р.49.
[6]Ibid, р. 59.
[7]Ibid, р. 63.
[8] Под этим словосочетанием понимается не только обладание тем или иным уровнем понимания сути разума, т.е. информированностью и образованностью, но и пониманием той пользы или блага, которые он можем принести людям в случае использования знания о разуме, в том числе и субъекту этого оценивающего понимания. Иначе говоря, понимание и ценность (оценивание) сливаются здесь в единое целое. Теоретические аспекты этих вопросов подробно анализирует П. Куртц в работе «Новый скептицизм. Исследование и надежное знание».
[9]Ibid, р. 72.
[10]Ibid, р. 79. Представители западных, в том числе и гуманистических общественных организаций были редкими гостями СССР. Положение стало меняться во времена так называемой «хрущевской оттепели» и последовавшей за ней политикой «разрядки напряженности», когда в СССР стали приезжать в основном пацифистские делегации. Среди них одним из самых известных на Западе гуманистов, посещавших страну в 70–80 гг., был профессор Говард Парсонс, вклад которого в укрепление международного мира и дружбы между народами СССР и США заслуживает высокой оценки. (См. Кувакин В.А. Мысль, защищающая жизнь / Парсонс Г. Человек в современном мире, с. 3–21.)
[11] Kurtz P. Eupraxophy: Living without Religion. – Amherst (N.Y.): Prometheus Books, 1989.
[12] Kurtz P. Eupraxophy Revisited // Free Inquiry. Oct./ Nov. 2004, р. 5. При произношении этого слова по-английски ударение делается на букву «а» и поэтому особых артикуляционных проблем не возникает. Однако на русском языке этот термин едва ли может войти в оборот из-за трудности его произношения (не говоря уже о других причинах).
[13] Куртц П. Утверждения: жизнь, полная радости и творчества, с. 40–41.
[14] Там же, с. 42.
[15] Куртц П. Мужество стать, с. 9.
[16] Dawson S. Humanism and Suffering // Free inquiry. 2002, № 2, р. 58.
[17] Бердяев Н. А. Философия свободы. – М.: «ОЛМА-ПРЕСС», 2000, с. 257.
[18] Бердяев Н.А. Самопознание, с. 467.
[19] Франкл В. Человек в поисках смысла, с. 173–174.
[20] Там же, с. 221.
[21] Там же, с. 225.
[22] Там же, с. 227.