Российское гуманистическое общество

Отличительной особенностью современного светского гуманизма является его открытая и специально подчеркиваемая связь с научным методом исследований, в который входят гипотетико-дедуктивные и экспериментальные методы, а также все те приемы анализа и мышления, которые составляют особенность методологии постнеклассической рациональности. Исключительное внимание, уделяемое светским гуманизмом идее исследования, объясняется тем обстоятельством, что это мировоззрение приняло в качестве аксиомы положение о решающей роли самой личности в осознании мира и принятии ею тех или иных решений. Это положение – часть того принципа радикального антропоцентризма, из которого следует как свобода, так и ответственность человека за своё мировоззрение и поведение. Поэтому акцент здесь ставится на методе, на «как», а не на «что», т.е. на содержании мировоззрения. Эта установка получила своё развернутое выражение уже у Дж. Дьюи, который сделал исключительно много, чтобы доказать решающее значение научного метода в образовании и формировании индивидом своего собственного мировоззрения, т.е. убеждений, за которые он нёс бы полную ответственность перед собой и обществом. Такая установка определила и дух демократизма в педагогике и обществе в целом, поскольку она изначально отметает всякого рода догматизм и авторитаризм в мировоззренческой и социальной жизни. И она же открывает дорогу терпимости и взаимопониманию, так как «самостроительство» личности ведёт её к осознанию многообразия человеческих убеждений, а научный метод и общие человеческие добродетели и ценности обеспечивают успешную коммуникацию на основе универсальности языка науки и ее методов.

В работе «Проблемы человека», изданной вскоре после второй мировой войны, Дж. Дьюи обращал внимание на неэффективность гуманитарных и поведенческих наук, причиной которой оказалась наша «неспособность исследовать вопросы, относящиеся непосредственно к человеческой сфере, с помощью научных методов, которые произвели революцию в познании природы, и позволила современному кризису царить на общественной сцене».[1] С того времени светские гуманисты уделяют первостепенное внимание исследованию человеческих отношений в сфере нравственности, межкультурных коммуникаций, экономики и политики, психологии и мышления, способствуют распространению методов науки на исследование в области гуманитарной культуры и человеческого поведения. В итоге гуманизм стал пониматься как парадигма, в которой методологическая компонента является определяющей, а личность рассматривается как свободная саморегулирующаяся и созидающая себя система, в которую встроены свобода, разум и бесконечное богатство качеств и возможностей.

Центральное место в методологии гуманистического мировоззрения занимает критическое мышление, которое представляет собой «синтетическую область знания, в которой учитываются результаты, принадлежащие современному междисциплинарному пространству: логике и методологии науки, истории философии, риторике, теории переговорного процесса, дискурсному анализу, теории массовых коммуникаций, теории принятия решений».[2]

Каков же методологический арсенал критического стиля мышления, приемлемый, с точки зрения последователей гуманизма, для современного человека? Разработкой этого круга вопросов занимаются как отечественные, так и зарубежные учёные.[3] В современной гуманистике проблемам скептико-рационального и научного мышления в широком смысле, т.е. в связи с мировоззренческими и аксиологическими проблемами, посвящают свои работы Энтони Флю[4], Х. Ручлиз, П. Куртц, Р. Докинс, В. Кувакин, Г. В. Гивишвили, Г. И. Абелев, Н. Капалди, О. Петрова и др.
В целом содержание этих работ достаточно прозрачно, однако в случаях обсуждения критериев истинности убеждений, прояснения их предпосылок, особенно глубинных, экзистенциально-психологических, исследователи оказываются перед необходимостью решать специальные логико-методологические проблемы. Так, например, Ричард Докинс в работе «Вирусы разума» ставит вопрос о том, каким образом человека можно убедить или помочь убедиться в обоснованности или реализме его убеждений или даже помочь ему совершить серьезные процедуры рефлексии относительно ложности или истинности содержания его сознания или представлений, теорий, убеждений. В этой связи он предлагает рассмотреть наглядную в рамках процедур критического мышления ситуацию, когда какие-либо идеи подобно компьютерным вирусам успешно проникли во внутренний мир человека и оказались для своих жертв трудно обнаруживаемыми.[5] «Подобно компьютерным вирусам,[6] эффективные вирусы сознания должны быть такими, чтобы жертве было трудно их обнаружить. Если вы заражены таким вирусом, скорее всего, вы об этом не знаете, а может быть даже с жаром отрицаете это. Но если нам трудно обнаружить вирус даже в своем собственном сознании, может быть, можно указать симптомы, которых следует остерегаться? Попробуем представить себе, как медицинский справочник мог бы описывать типичную картину заболевания (произвольно приписывая больному мужской пол [необходимая в последнее время оговорка при неупотреблении так называемого «гендерно-нейтрального» языка – Д.М.]).

1. Пациент обычно проникнут глубоким внутренним убеждением об истинности, справедливости или благотворности чего-либо. Это убеждение не подкреплено явно ни фактически, ни логически, но тем не менее осознается как абсолютно убедительное и неизбежное. Мы, медики, называем такое убеждение «верой».

2. Пациенты обычно полагают добродетелью силу и непоколебимость веры, не подкреплённой доказательствами. Мало того, они часто убеждены, что чем меньше доказательств, тем больше добродетели в вере. Эта парадоксальная идея о том, что в вопросах веры отсутствие доказательств и фактов есть благо, обладает признаками самовоспроизводящейся программы, поскольку она автореферентна. Стоит этому убеждению однажды проникнуть в сознание, оно автоматически лишает любую оппозицию почвы под ногами.

Идея о том, что «безосновательность есть достоинство» может служить надежным подручным самой вере, вместе с которой они образуют тесную клику опирающихся друг на друга вирусных программ.

3. У больных, страдающих синдромом веры, встречается и другой родственный симптом: убеждение, что «тайна» как таковая есть благо, что разгадывать тайны – не добродетель. Наоборот, следует ими наслаждаться, даже упиваться их неразрешимостью. Любое побуждение к разгадыванию тайн может неблагоприятно сказаться на распространении вируса сознания. Неудивительно поэтому, что идея «тайны лучше не разгадывать» оказывается ценным членом банды взаимоподдерживающих вирусов. Рассмотрим, например «Тайну Пресуществления». Не составляет труда поверить, что вино евхаристии в некотором символическом или метафорическом смысле превращается в кровь Христову, и никакой тайны в этом видеть не обязательно. Однако католическая доктрина пресуществления утверждает нечто гораздо большее: «вся сущность» вина якобы превращается в «кровь Христа», а остается только видимость вина, «второстепенная», «несущественная». Обычно говорится, что пресуществление означает «буквальное» превращение крови в вино. Как первую формулировку, аристотелиански темную, так и вторую, наивно прямолинейную, можно принять только если серьезно надругаться над нормальными значениями таких слов, как «сущность» и «буквальный». Переопределять слова – не грех, но если в случае пресуществления мы используем такие слова, как «вся сущность» и «буквально», то что нам останется, когда мы действительно захотим сказать, что что-то на самом деле произошло? Какими словами мы это сможем выразить? Как сказал Энтони Кенни, описывая свою собственную озадаченность в пору учебы в семинарии: «Откуда мне знать, что моя пишущая машинка – не пресуществленный Дизраэли[7]?».[8]

Описанная ситуация созвучна наблюдениям П. Куртца, много лет изучавшего различные религиозные и параномальные практики, и обнаружившего, что даже в случае очевидного противоречия между фактом и верой определённая часть верующих ещё больше укрепляется в своей вере. В книге «Искушение потусторонним» он описывает парадоксы человеческой веры. В главе «Вера как основание убеждений» он называет такое состояние разума верой, основанной на готовности поверить.[9]

В связи с этим парадоксом особенно много внимания П. Куртц уделяет критерию установления и/или оценки суждений притязающих на истину. Эти критерии, по его мнению, не выдуманы философами, а неизбежно вырастают из самой жизни и «представляют собой правила, которыми мы руководствуемся в наших взаимодействиях в природе и которые обнаруживаем в жизненных актах, предшествующих любой мыслительной реакции на тот или иной стимул… Соответственно научные способы исследования – это просто расширение обычных методов критического мышления, включающего в себя правильное восприятие, выводы и поведенческую эффективность. Мы не извлекаем их из каких-то тонких материй. Они связаны с нашими активными действиями в мире».[10]
К области критического или практического мышления относится, с точки зрения П. Куртца, здравый смысл, понимаемый как способность отличать истинное от ошибочного, позитивность и аффирмативность (утвердительность), научность, объективность, рациональность, критичность, установку на свободное исследование, здравый смысл, открытость и вероятностность, фаллибилизм, интегративность и универсальность. Российский философ, В.А. Кувакин в монографии «Твой рай и ад: Человечность и бесчеловечность человека» называет примерно такие же черты стиля гуманистического мышления.

В монографии «Новый скептицизм: Исследование и надежное знание» П. Куртц подробно рассматривает некоторые объективные критерии достоверности знания, используемые людьми при проверке истинности утверждений. Во-первых, он обращает внимание на то, что «убеждения в принципе должны рассматриваться как гипотезы; в этом случае они не должны восприниматься как раз и навсегда данные, недоступные пересмотрам и изменениям».[11] Во-вторых, следует найти адекватные доводы в поддержку гипотезы, прежде чем её принять. В-третьих, свидетельство истинности не должно быть пассивным, а фиксироваться, если это возможно, при непосредственном активном участии наблюдателя. В-четвертых, свидетельство должно быть, насколько это возможно, «интерсубъективным, т.е. таким, чтобы в стандартных условиях воспроизводился одинаковый результат, доступный для повторения достаточно серьезными, объективными и ответственными исследователями».[12] Поэтому к разряду ненадежных свидетельств П. Куртц относит мистические откровения и рассказы об индивидуальных видениях. В-пятых, пишет ученый, следует учитывать, что гипотеза не может изучаться изолированно, а должна рассматриваться в связи с другими утверждениями, особенно с такими, которые уже получили своё подтверждение. В-шестых, убеждения должны оцениваться по их последствиям, хотя следует учитывать, что не все «утверждения, относящиеся к знаниям, имеют эквивалентные прагматические или операционные результаты. Особенно сложно дело обстоит в теоретических областях…».[13] В-седьмых, нужно учитывать принцип ошибочности (фаллибилизма), сформулированный Ч. Пирсом. По П. Куртцу, он является центральным для объективного метода исследования и гласит: «Если даже гипотеза так же убедительна, как и совокупность свидетельств и обоснований, приводимых в её поддержку, то и в этом случае отношение между предполагаемым и его обоснованием является не строго необходимым или очевидным, а всего лишь вероятностным».[14] Принцип фаллибилизма, как уже говорилось выше, напоминает о том, что человек в процессе познания мира и вынесения суждений о нем всегда может заблуждаться. Следовательно, мы всегда должны быть готовы пересмотреть свои гипотезы и убеждения в свете их критики или новых обнаруженных свидетельств или обстоятельств.

Из этого принципа, однако, не следует, предупреждает П. Куртц, что не существует достоверных знаний. «Этот вид отрицательного скептицизма непоследователен. Если я говорю, что мы не можем обладать высокой степенью определённости, не говоря уже об абсолютной уверенности, это не означает, что нам вообще не доступны достоверные и проверяемые знания… В любом случае всё, что утверждает принцип фаллибилизма, заключается в том, что людям свойственно ошибаться и никто не бывает выше всякой критики».[15] И, наконец, последний, но очень существенный принцип скептического исследования, иногда называемый «принципом Галилея», – это принцип необходимости быть открытым новым идеям во избежание любых форм догматизма, заведомо препятствующим альтернативным объяснениям. Раскрывая сущность этого принципа, П. Куртц пишет: «…необходима соответствующая самокритичность по отношению не только к нашим теориям, но и к методу их оценки. Открытый ум терпимо относится к конкурирующим гипотезам и стремится вновь и вновь рассматривать их без всякой предвзятости или догматизма… Ум учёного радикален в том смысле, что он стремится держать дверь приоткрытой для новых мыслей. И при этом он также консервативен, ибо настаивает на том, что если выдвигаемые идеи не могут выдержать жёстких стандартов оценки и проверки, то их следует отбросить либо как маловероятные, ложные или не имеющие надёжного подтверждения, либо воздерживаться от суждения. Самое важное – чтобы новые претендующие на серьёзность утверждения или гипотезы обязательно получали авторитетные оценки исследователей, приверженных объективным методам».[16]

Следует прояснить, каковы научно-рациональные методы проверки убеждений и гипотез. Этот вопрос является фактически центральным в концепции скептического исследования как методологической компоненте гуманизма. Немногочисленные отечественные публикации на эту тему начали появляться с середины 90-х годов, когда стал особенно очевиден не только катастрофический дефицит литературы подобного рода, но и вторжение на книжный рынок публикаций откровенно иррационалистических и антинаучных, совершенно открыто пропагандирующих отказ от доводов разума и реалистического поведения.

Среди изданий, подчеркивающих роль критического мышления, выделяется печатный орган Российского гуманистического общества, ежеквартальник «Здравый смысл». Фактически с первых номеров журнала в нём стали публиковаться материалы, посвящённые критическому мышлению. Самой первой такой публикацией стала статья О. Петровой в рубрике «Азбука критического мышления», в которой автор чётко формулирует правила критического мышления и методы проверки утверждений и гипотез:
- опровержимость (фальсифицируемость) – наиболее фундаментальное правило ясного мышления относительно заявлений о конкретных фактах; оно означает, что должна иметься возможность представить доказательства, основания или условия, данные или признаки, которые доказывали бы несостоятельность или невозможность предлагаемого нам свидетельства или заявления;
- логичность: любой аргумент должен быть логически строгим; правила вывода должны соблюдаться корректно и последовательно, что предполагает хорошее знание предмета, о котором идёт речь;
- всесторонность: свидетельства в качестве основания для заявления должны быть исчерпывающими, т.е. учитывающими все доступные данные, а также противоречивые и отрицательные данные для проверки достаточности суждения;
- честность (искренность) предполагает свободу от самообмана, принятие отрицательных результатов, способность изменить точку зрения или позицию под давлением очевидных данных, противоречащих первоначально высказанному суждению.
- воспроизводимость (повторение, репродукция) результата при соблюдении тех же условий эксперимента предохраняет от ошибок, упущений, обмана, совпадений и случайности;
- достаточность (достаточное основание) предполагает, что аргумент о том, что утверждение не было опровергнуто, не является доказательством его истинности. Отсутствие опровергающих факторов недостаточно, должны быть ещё и подтверждающие свидетельства и допущения о возможности его опровержения.

Из этих логических принципов критического мышления вытекают более простые правила: не принимать что-либо на веру; внимательно относиться к исследованиям и экспериментам, из которых различные учёные получают различные результаты или толкуют их по-разному; относиться с повышенным скепсисом к тем феноменам, которые не соответствуют одному или более фундаментальным законам природы; скептично относиться к мнениям людей, не являющихся экспертами в данной области; не давать скепсису перерасти в самодовлеющее неверие, разочарование, уныние, расслабленность, скуку и цинизм; допускать собственное невежество; относиться к позиции оппонента с уважением, справедливо, объективно и беспристрастно.[17]

Здесь, однако, уместно заметить, что наука обладает так называемым «механизмом самоочищения», суть которого раскрыл в своём докладе «Об истоках псевдонауки» академик Г.И. Абелев на Международном симпозиуме «Наука, антинаука и паранормальные верования». В нём Г.И. Абелев замечает, что «хотя наука не обладает каким-либо аппаратом контроля над достоверностью сообщаемых фактов или правом каких-либо санкций по отношению к авторам ошибочных данных… принцип функционирования науки предполагает, что никакая ложь к ней не прилипает, а если временами и входит в научный оборот, то автоматически отсеивается. Это иногда называют механизмом самоочищения науки…».[18]

Приоритетное место в концепции гуманистического стиля мышления занимает аффирмативность (утвердительность) и позитивность мышления – это первичное проявление самой человечности, её экзистенциальности, которая олицетворяет здесь декларацию о бытии, присутствии человека, оптимистическое и светлое человеческое «да», фундаментальность его «есть», о котором говорят и чувства, и разум человека. Позитивность мышления – это, прежде всего, заведомое признание существования человеком и его мышлением того, что есть, т.е. его самого и самого этого мышления. Чтобы жить, человек должен быть заряжен позитивно, его долг перед всем живым – дать простор своему собственному жизнелюбию, сказать ему «да». Ведь все мы, живущие, прежде всего, братья по жизни, её соучастники. Такая установка и будет интеллектуальным и психологическим способом выражения нашей благожелательности, открытости, готовности помочь и поддержать как самого себя, так и другого человека. Это идущее из глубин человека предпочтение да – нет, бытия – небытию, блага – злу и предстает в гуманном мышлении и психологии как их аффирмативность и позитивность. Психология гуманистического мышления – это образ мышления и жизни действительно зрелого, серьёзного, естественно демократичного и в целом уравновешенного человека, в конечном счете, оптимистичного, уверенного в прогрессе науки и разума, в способности людей справиться с теми конкретными и глобальными вызовами, которые они встречают на своем жизненном пути.

Сторонники гуманистического метода мышления полагают, что социальной апатии, неверию в собственные силы, пессимизму, нигилизму и упадническому состоянию духа может противостоять именно аффирмативное мышление и психология. Состояние нашего сознания, конечно, зависит от множества внешних факторов. Однако – и это было открыто давно, но мало использовано в европейской культуре – свобода человека проявляется именно в том, как он относится к событиям, происходящим в его жизни.

Катастрофическое, смятенное, пугливое, насторожённое (не говоря уже о подозрительном и враждебном) мышление – реальный способ отягощения жизни, превращения её в бремя, это путь приумножения своих проблем и, как правило, неадекватное отношение к миру, искажение его картины и себя в ней. И наоборот, если человек научается извлекать для себя из любой ситуации полезный смысл, он делает первые шаги на пути преодоления внутренних препятствий, депрессивного и репрессивного состояния духа. В конечном итоге, наша жизнь – результат наших стремлений и усилий, она отражает наш образ мысли. Аффирмативное мышление – это конструктивное, рациональное мышление. Оно сосредоточивается на бытийственном аспекте жизни и помогает найти реальные пути разрешения проблем. Утверждающее мышление – это одновременно способность разума справиться со стоящими перед нами проблемами и гарантия обретения личностью свободы и самостоятельности. Такое мышление может быть понято и как технология работы личности со своими примитивными, осознанными и неосознанными страхами и суевериями, чувствами неуверенности и беззащитности, тревоги и беспокойства. Таким образом, жизнеутверждающее мышление – основа основ для становления и развития полноценной личности.
Не менее важными, с точки зрения современного гуманизма, являются правила, относящееся не только к нормам критического мышления, но и к психологии скептико-гуманистического образа мысли и поведения. Эта тема в современной гуманистике лишь обозначена. Она заявлена в вышеназванной публикации О. Петровой и в монографии В. Кувакина «Твой рай и ад: Человечность и бесчеловечность человека». «…Если гуманность не чужда психике, а напротив погружена в неё не менее существенно, чем на неё опирается или от неё отталкивается, по сути, вся позитивная психическая деятельность людей, то и для гуманизма как специфической формы ощущения, сознания (осознания) гуманности, т.е. как мировоззрения характерна особая психология», – утверждает В.А. Кувакин.[19]

По мнению О. Петровой, к психологии гуманистического мышления следует отнести, в первую очередь, принцип ответственного отношения к правилам мышления, суть которого в следующем: ясное понимание причин того, почему человек не следует или не хочет следовать правилам критического мышления; осознание того ущерба, который несёт человек, не следующий правилам критического мышления, и того ущерба, который понесёт человек, отказавшись от привычного стиля мышления в пользу критического стиля мышления. «Если реальный и потенциальный “ущерб Б” [т.е. ущерб от некритичности мышления – А.К.] явно больше реального и потенциального “ущерба В” [т.е. психологический дискомфорт от следования критическому мышлению – А.К.], то подумай о том, как освободиться от того, что мешает тебе принять принципы критического мышления и что необходимо делать, чтобы реально освоить их, сделать эти принципы привычкой, практическим навыком своего мышления?».[20]

Более подробно рассматривает психологию гуманистического стиля мышления В.А. Кувакин. Разговор о стиле гуманистического мышления невольно выводит к понятиям, относящимся «не только к его методам и принципам, но и к психологии. Избежать этого… достаточно сложно, поскольку психология и стиль мышления связаны столь тесно, что их невозможно полностью изолировать друг от друга даже теоретически».[21] Психология гуманности, с точки зрения автора, обладает рядом качеств, среди которых к первой группе он относит субстанциальность, диссипативность и глубинность. Проясняя суть этих качеств психологии гуманности, В.А. Кувакин обращает внимание, прежде всего, на онтологичность гуманности, поскольку она является не только психическим способом существования, но и онтологическим, бытийственным качеством, связанным с «субстанциальностью человека, с его абсолютностью как уникальной реальности. Именно человечность составляет позитив, созидательный, утвердительный и творческий базис человека как субстанции и абсолюта по отношению к самому себе. Человечность – это положительный полюс бытия человека как реального абсолюта и субстанции, актуальной causa sui – причины самой себя, уже-всегда-и-везде имеющегося личностного самосуществования и самоосуществления».[22] Второе качество психологии гуманизма – её диссипативность,[23] которая понимается как рассредоточенность человечности, этого исключительно «неравновесного» и динамичного феномена и его проникновение «как особого рода психической энергии едва ли не во все психологические свойства и состояния личности». Это означает, что все человеческие чувства и состояния от страха и ненависти до любви и восторга способны испытывать благотворное (сдерживающее, балансирующее, контролирующее или фиксирующее) влияние гуманности. Третье качество психологии гуманизма – глубинность – указывает на то, что «человечность объемлет собой то, что называют совестью… Совесть выражает способность Homo humanus осуществлять нравственный самоконтроль или формировать императивы, соответствующие нашей человечности. Всё это говорит о глубинности чувства и самой реальности человечности в человеке».[24]

Ко второй группе качеств психологии гуманности В.А. Кувакин относит антропоцентризм и мужество. Гуманизм, по его мнению, – это, прежде всего, аксиологический, онтологический и психологический антропоцентризм: «Для конституирования и самоподдержания гуманистического сознания необходима обращённость человека к самому себе, своему психическому миру; центр познания и оценки, их начало, отправной пункт переносятся в человека, в глубинную психическую сферу».[25] В поисках опоры для своего существования человек не должен забывать, что он всегда может полагаться на самого себя, использовать свои психо-интеллектуальные ресурсы. «Более того, он должен понимать, что вынесение центра своего ценностного и смыслового существования во вне чревато опасностями, ослаблением внутреннего за счёт укрепления своего внешнего, относительного».[26]

Именно поэтому гуманизм выделяет в качестве первейших добродетелей человека мужество и жизнестойкость и окрашен стоическими тонами, что делает гуманистическое мировоззрение пригодным и для «одиноких, мужественных, трезвых и решительных, свободных, полных самоуважения и доброжелательности людей, не исключающих общения, но, напротив, готовых идти или идущих нам навстречу с дарами своей человечности и пониманием как своей ценности, так и своего одиночества».[27]

В связи с этим, третьей составляющей психологии гуманности является, согласно В.А. Кувакину, «малое» и «великое сиротство»[28], возникающие в связи с потерей человеком властной заботы Бога и государства, выходом из состояния рабского смирения перед Богом и «социо-государственными реальностями». Обретение внутренней свободы порождает процесс распрямления человека, обретения «себя в полноте своего собственного мира, достоинства и свободы».

Чем более будет гуманен каждый из членов общества, тем более гуманным будет оно само, заключает В. А. Кувакин. «Обращённость психологии гуманистического мышления во вне открывает перед нами бесконечное многообразие психологических позитивов общения: любовь, уважение, доверие, сотрудничество, сочувствие, сопереживание, взаимопонимание и многое другое».[29] Наконец, в завершение разговора о психологических аспектах гуманистического мышления, В.А. Кувакин проясняет смысл такого качества или состояния психики, как уважение к человеку. Уважение представляется ему феноменом, находящимся ближе всего к сущности человечности, составной гранью гуманности. Оно позволяет человеку «полнее ощущать глубинную равнокачественность, равноправие и равноценность людей, равенство их уникальных достоинств и потенциального права на уважение».[30] Автор совершенно справедливо указывает на то, что уважение не терпит искусственности или давления, оно самородно, глубинно и серьёзно, но при этом способно на терпимость, демократичность, гибкость и селективность. Поэтому уважение с его готовностью сказать человеку «да», видеть в нём позитивное и достойное, – это компонент позитивной и аффирмативной установки гуманистического мышления. В совокупности с совестливостью и здравым смыслом оно составляет ядро человечности человека.[31]

Некоторые авторы подчеркивают значимость для гуманистического мышления такой его логической и психологической способности, как открытость. Понятие открытости имеет широкий спектр смыслов. Она связана с оптимизмом, позитивностью и утвердительностью мышления, с моральными качествами человека, т.е. с его готовностью к человеческой коммуникации, эмпатии, диалогу и сотрудничеству, наконец, в этом понятии есть определенная отсылка к идее «открытого общества» К. Поппера, т.е. демократического и мирного содружества и партнерства свободных и ответственных граждан правового государства.

Так, в работе Хая Ручлиза «Ясное мышление» уделено специальное внимание значимости открытого разума. Он подчеркивает, что для «закрытого разума» многие даже очевидные факты могут не существовать по причине того, что он не расположен их воспринимать. Чаще всего это происходит ввиду бессознательного избегания тех возможных фактов, которые не вписываются или могут противоречить некоторым нашим устоявшимся взглядам или предпочтениям. Это и есть то, что обычно лежит в нашем безотчетном желании «закрыть глаза» на что-то или на кого-то. Однако если мы хотим судить здраво и адекватно, то нам необходимо набраться решимости и шире взглянуть на вещи, в том числе и на такие, которые могут показаться незначительными или противоречить тем фактам, которые мы знаем. Широта мышления не означает его нерешительности. Она означает, что «наше решение или мнение не должно быть навеки заморожено. Не имея в своем распоряжении всех фактов, мы должны оставаться открытыми для поступления новой информации, которая может изменить наши решения и сделать наши прежние суждения безосновательными».[32]

Таким образом, в арсенале современных светских гуманистов имеется довольно широкий набор методологических и психологических идей, изучение и применение которых является, по их мнению, школой и технологией формирования системы ценностей внутреннего мира личности, её самосозидания, как и лучшей гарантией реалистического и творческого мышления и образа жизни.

--------------------------------------------------------------------------------

[1] Дьюи Дж. Реконструкция в философии. – М.: «Республика», 2003, с. 152.
[2] Сорина Г.В. Критическое мышление. – В кн.: Глобалистика: Энциклопедия, с. 492.
[3] Существует огромный массив англоязычной литературы по критическому мышлению и методологии принятия решений, что отчасти объясняется преподаванием соответствующих дисциплин в некоторых американских школах и колледжах. См., напримерХалперн, Д.Психологиякритическогомышления. СПб., 2000; Thinking about Social Thinking, Amherst: Prometheus Books, 1995; Sowell, T. Knowledge and Decisions, New York: Basic Books, 1986; Ruchlis, H. Clear Thinking: A Practical Introduction, Amherst: Prometheus Books, 1990; Welch, D. Decisions, Decisions: The Art of Effective Decision Making, Amherst: Prometheus Books, 2002; Capaldi, N. The Art of Deception: An Introduction to Critical Thinking, Amherst: Prometheus Books, 200; McElroy, W. The Reasonable Women: A Guide to Intellectual Survival, Amherst: Prometheus Books, 1998; Cannavo, S. Think to Win: The Power of Logic in Everyday Life, Amherst: Prometheus Books, 1998.
[4] В своей книге «Как думать напрямую» (“How to Think Straight: An Introduction to Critical Reasoning”. – Amherst: Prometheus Books, 1998), авторнеменееизвестнойработы «Атеистическийгуманизм» (Atheistic Humanism, Amherst: Prometheus Books, 1993) ЭнтониФлю(AntonyFlew) отмечает, что правильно организованное мышление помогает установить «связь между рациональностью в общем смысле и личной порядочностью». (Там же, с. 145.)
[5] Следующий далее фрагмент из работы Р. Докинса переведён по моей просьбе на русский язык Д.Ю. Маниным. Я благодарю за помощь, в том числе и за сделанный к переводу комментарий, поскольку текст оказался достаточно сложным, требующим особой точности перевода.
[6] Слово «вирус» происходит из латинского языка, где оно означало «яд» и «смрад». Название это было дано вирусам, когда ещё не знали, что они собой представляют. Ныне вирус для биолога – не столько возбудитель болезней, сколько особый вид органического объекта, промежуточный между жизнью и не-жизнью. Это крайний случай паразитизма. Обычно паразитические организмы перелагают на своего хозяина заботы о пропитании и защите, но размножаются все-таки сами. Вирус заставляет клетку-хозяина воспроизводить его, поэтому вопрос о питании для него отпадает сам собой: поскольку строить себе подобных не нужно, то не нужно ни материала, ни энергии. Как и все другие генотипы, генотип вируса имеет тем больше шансов сохраниться и распространиться, чем успешнее вирус размножается. Успешность размножения может достигаться разными способами: опасные болезнетворные вирусы размножаются очень быстро, так что успевают достаточно размножиться до того, как зараженный организм погибнет. Другие размножаются медленнее, зато у них есть больше времени, потому что они не убивают хозяина или убивают его постепенно. Важно и то, насколько успешно вирус перебирается от одного хозяина к другому.
Очень соблазнительно уподобить вирусам человеческие идеи. Не в том отношении, что они наносят вред – как и вирусы, идеи бывают безвредные и даже благотворные, – но в том, как они распространяются и захватывают умы. Бывает, что умонастроения распространяются, как эпидемии, случается, что они мутируют и дифференцируются, и так далее.
Для идеи, рассматриваемой как вирус, Докинс придумал в 1976 г. термин «мема» (по аналогии с «фонемой», «семой», «темой» и другими лингвистическими терминами). Нижеследующий отрывок развивает в ироническом ключе именно эту тему. (Прим. переводчика Д. Манина.)
[7] Бенджамин Дизраэли (1804 – 1881) – английский политический деятель, писатель.
[8] Dawkins R. Viruses of the Mind. – Humanist Anthology from Confucius to Attenborough. Ed. by Knight. – Amherst (N.Y.): Prometheus Books, 1995, р. 198.
[9]КуртцП.Искушениепотусторонним, с. 113–118.
[10] Куртц П. Новый скептицизм: Исследование и надежное знание, с. 114.
[11] Там же, с. 118.
[12] Там же, с.120.
[13] Там же, с. 122.
[14] Там же, с. 122–123.
[15] Там же, с. 123.
[16] Там же, с. 125.
[17] Петрова О. Азбука критического мышления // Здравый смысл. 1996, № 1, с. 52–53.
[18] Абелев Г.И. Об истоках псевдонауки // В защиту разума: Против агрессии шарлатанства паранормальных верований в российскую культуру начала ХХI века / Сост. и ред. проф. В.А. Кувакин. – М.: РГО, 2003, с. 14.
[19] Кувакин В. А. Человечность и бесчеловечность человека, с. 140.
[20] Петрова О. Азбука критического мышления, с. 52.
[21] Кувакин В. А. Твой рай и ад, с. 137.
[22] Там же, с. 137–138.
[23] Термин «диссипативные структуры», который одним из первых ввел в оборот Л. Пригожин, обозначает у него существование неравновесных термодинамических систем, которые при определённых условиях, поглощая массу и энергию из окружающего пространства, могут совершать качественный скачок к усложнению. В буквальном смысле диссипация (лат. dissipation) означает рассеивание, утечку и т.п.
[24] Кувакин В. А. Твой рай и ад, с. 139.
[25] Там же, с. 140.
[26] Там же, с. 143.
[27] Там же, с. 141.
[28] Это выражение он заимствует из романа Ф.М. Достоевского «Подросток».
[29] Кувакин В.А. Твой рай и ад, с. 147.
[30] Там же, с. 151.
[31] Там же, с. 151.
[32] Ruchlis, H. Clear Thinking, р. 131. Вместе с тем среди светских гуманистов ходит шутливое выражение: «Мы должны держать свой ум открытым, но не до такой степени, чтобы мозги вываливались наружу».