Российское гуманистическое общество

www.humanism.ru

4. По какую сторону добра и зла?

 

4. По какую сторону добра и зла?

В философской и художественной литературе, особенно после Достоевского, Ницше, Шестова, Бердяева, Мережковского, многих других русских и зарубежных мыслителей стал обсуждаться вопрос о том, что Ницше выразил словами «по ту сторону добра и зла». Идея о существовании сферы, «потусторонней» добру и злу заключает в себе исключительно большое психологическое, этическое, философское, а для теологического сознания — религиозное содержание. Среди заключенных в ней интуиции можно обнаружить и стремление человека [160] преодолеть трудности, горечь, рискованность самого различения человеком добра и зла (ведь так часто бывает, что зло оборачивается добром, а добро — злом), и попытку отыскать более высокий уровень существования, по отношению к которому различия между добром становятся не то чтобы не существенными, а просто ничего не значащими для человека, уже пребывающего в каких-то иных, «высших», а может быть и «низших» сферах бытия, где не возникает или «преодолевается» как ситуация различения между добром и злом, так и само добро и зло.

Христианские мыслители истолковывают эту идею в свете мифа о грехопадении. Само познание, различение добра и зла является результатом нарушения завета, данного Богом Адаму и Еве не вкушать с древа познания. Таким образом, само возникновение реальностей добра и зла, также как и процесс их различения суть знаки, проявление греховности человека. Потому вся сфера отношений, оценок и поступков в этой области пребывает под знаком греха. Более того, само противопоставление в Ветхом Завете древа жизни древу познания указывает на то, что вкушать плодов последнего грозит смертью, сама сфера добра и зла, их различения, познания — это зона смерти, а не жизни. Для нерелигиозного сознания преодоление добра и зла и различий между ними чаще всего связывалось с образом сверхчеловека (Ницше) или, по выражению Достоевского, человекобога. Выражение «по ту сторону добра и зла» чаще всего истолковывается как попытка или результат перехода человека на такую ступень существования, где возникал либо сверхчеловек, либо некто с чертами Антихриста, т.е. дьявольского. Но в том и в другом случае человек как таковой, по сути, прекращается, трансформируясь или во что-то очень высокое, или во что-то очень низкое. Между тем, возникает вопрос: если можно рассуждать на тему о «сторонах» добра и зла, то можно ли говорить о том, что означает выражение «по эту сторону добра и зла». Скажу проще. Если имеется некая область добра и зла со всей невероятной сложностью их взаимоотношений, то к этой области бытия человек может (хотя бы умозрительно) подойти либо с «той», либо с «этой» стороны. Очевидно и то, что кроме нахождения по «эту» либо по «ту» сторону добра и зла мы можем находиться «в» добре и зле, т.е. собственно в сфере реальностей добра и зла и реальностей их отношений.

Эти рассуждения я веду потому, что мне представляется важным соотнести выражение «по эту сторону добра и зла», «по ту сторону добра и зла» и (пребывание) «в добре и зле» с понятиями «гуманность», «нейтральность» (человеческих качеств) и «антигуманность». Некоторые аналогии здесь возможны, но важно видеть и серьезные различия. [161]

На мой взгляд, первая цепочка выражений отражает не антропоцентрическую и последовательно гуманистическую, а эволюционистскую и теоцентрическую установки. Имплицитно, незаметно заложенная интуиция эволюционизма, или, если воспользоваться выражением Х. Блекхэма, «стратегия зависимости» заключается здесь в следующем. Человек — это существо, которое сначала находится в предчеловеческом, недочеловеческом, детском (райском или невинном, по Ветхом Завету) состоянии, потом оказывается в сфере добра и зла, которая только по видимости является собственно человеческим уровнем его развития, но на деле отнюдь не таковым, поскольку добро и зло не в нем, а он беспомощно барахтается в добре и зле. Его существование в них сопровождается массой существенных и непреодолимых трудностей: постоянные срывы и ошибки в «различении» добра и зла, невозможность выделения и разведения их в чистом, реальном, беспримесном виде и тем более невозможность их контроля, обладания ими хотя бы в каком-нибудь — различенном или смешанном — виде. Дух заведомого поражения, проклятья и греховности, выражаясь религиозным языком, витает над человеком, пребывающем «в добре и зле». Он в них пребывает, а они в нем — нет. В нем как субъекте, разумеется, а не в нем как беспомощном карточном игроке, с такими неизвестно от кого полученными картами, с которыми неприятностей и непредсказуемости сколько угодно, а радости так редки.

Преодоление какой-то роковой неполноценности, бессилия человека «в добре и зле» видится этическим эволюционизмом на путях такого преодоления добра и зла, такого прохождения их насквозь, которое ведет к достижению области, «потусторонней» добру и злу. Но в ходе этого преодоления и выхода из сферы «добро-зло» происходит, как обнаруживается, трансформация: то, что раньше было хотя и ущербным, но человеком, снова становится не человеком, но не недочеловеком, а сверхчеловеком (суперменом) или чем-то сатанинским (с точки зрения религиозного сознания), т.е. человек-как-человек исчезает.

Телеология, заложенная и в нерелигиозную, и в теистическую схему такого понимания судьбы человека в свете «этой» и «той» стороны добра и зла, также как и в свете его пребывания «в» добре и зле, в принципе, одна и та же: есть некий процесс, имеющий три пункта (или имеются три события), — предчеловеческий, человеческий и сверхчеловеческий. Во всех этих пунктах человека как такового либо еще или уже нет, либо он бытует как заведомо греховное, в нравственном смысле ущербное существо, т.е. опять-таки не человек как субъект, владелец добра и зла, а как непонятно что, потому что «вкусить» добро и зло он [162] «вкусил», но не только не научился владеть ими, но и познать-то, разучить их так и не научился. Удела человека как самоценного и самодостаточного существа, как субъекта добра и зла здесь нет. Он не более чем срединная, становящаяся, не ставшая, но уже переходная точка в процессе превращения недочеловеческого (детского) в сверхчеловеческое (или сатанинское), а область добра и зла как была так и осталась для него областью не человеческого, а чего-то объективного и недоступного, т.е. была, есть и будет вне его лежащая область непонятых и неосвоенных реальностей.

Телеологическая интуиция, интуиция эволюционного или трансцендентного процесса, являющаяся основополагающей для объяснения человека, заключает в себе произвольный объективизм, попытку радикально выйти, точнее даже не вступать в реальность человека. Человек здесь — существо не самодостаточное, не субстанциальное, по сути, призрак. Очевиден здесь и тотальный редукционизм, сведение человека и в начальном, и в конечном счете к чему-то нечеловеческому.

Другая ошибка этого случая объектоцентризма состоит сначала в вынесении добра и зла за пределы внутреннего мира человека, а затем онтологизация (объективация) и мистификация (в религиозном сознании) сферы добра и зла. Человек мыслится здесь как изначально не заключающий в себе ни нравственного, ни безнравственного начала. И то, и другое попадает в него, но не познается и не «переваривается» вместе с яблоком. В более мягких формах, т.е. в рамках абсолютистских форм этики, утверждающих верховенство так называемых нравственных абсолютов, происходит сближение концепций объективистской нерелигиозной и религиозной этики. Идея нравственного абсолюта, этического нормативизма становится той областью компромисса, где сходятся многие объективистские и редукционистские этические теории, в частности, христианская, автономная (кантианская) и научно- коммунистическая (марксистская) мораль. [по техническим причинам схема опущена].

Если в рамках первой точки зрения человек оказывается средним, промежуточным, переходным (преходящим) звеном в трансформации чего-то предчеловеческого в сверхчеловеческое, то согласно последовательному гуманизму человек в себе заключает способности делания добра и зла и решений по их реализации. Он сам творит ценности и антиценности, как своего внутреннего мира, так внешнего объективируя, т.е. воплощая во что-то объективное свои качества гуманности, нейтральности (внегуманности) и антигуманности на территории частичной обоюдной интеграции реальностей, которая составляет наличную область его совместного существования с ними, т.е. с другим человеком, обществом, природой, ничто и неизвестностью. Не из них, а в них идет человеческое добро и зло. Но там, превращаясь точнее, смешиваясь с объективно социальным, бытием и ничто, неизвестностью и объективируемыми нами идеями трансцендентного (религия), оно обретает черты материализованных ценностей, печать неуловимости и непостижимости, мистичности и потусторонности. [164] Добро и зло нерелятивны в том смысле, что они исходят из внутричеловеческих субстанциальных качеств человека как внутреннего абсолюта. Но они могут претерпевать самые различные и невероятные трансформации, попадая в область отношений человека с чем-то объективным (другой человек, общество, природа), либо с объективированным (религия и церковь), либо с небытием и неизвестностью. Таковы реальные, аксиологические условия сосуществования человека с реальностями. Возможно, это звучит несколько тавтологично, но эта констатация мне представляется максимально широким и потому минимально ущербным взглядом на ту ситуацию, которая фундаментальным образом есть, которая сложилась между человеческой реальностью и всеми остальными внечеловеческими реальностями.

Если в первом, объектоцентристском случае, область добра и зла так же как, по сути, и область истины и лжи, прекрасного и безобразного, ценности и антиценности оказывается вынесенной во вне, и в конечном счете становится непостижимой и неуправляемой человеком, то во втором случае она оказывается укорененной, связанной со структурой человеческой реальности, опирающейся на собственно человеческие специфические качества областей человечности, нейтральности и античеловечности. Таким образом, мы избегаем столь ошибочного и в итоге античеловечного редукционизма и обретаем реалистическое — ни розовое, ни черно-белое — видения человека изнутри и из его отношений к другому. Человек такого человеко- и миропонимания ничего заранее не теряет и ничего заранее не лишается, хотя и предстает как гораздо более сложная — но и богатая! — реальность по сравнению с любым иным представлением о себе. В самом общем виде внутренняя динамика обсуждаемых здесь человеческих качеств состоит в том, что ввиду естественно присущих им качеств тотальности и диссипативности каждая из них естественно стремится либо проникнуть в две остальные, как это присуще нейтральной сфере, либо ограничить, уменьшить зону бытования и влияния другой. В нашем случае человечность изначально противостоит античеловечности и наоборот, но каждая из них стремится оказать влияние и одновременно задействовать в своих «целях» нейтральные качества, соответственно придавая им оттенок или смысл гуманности или антигуманности. Можно спорить о том, как и какие качества распределяются по этим трем сферам, но несомненной остается общая структура внутреннего мира человека.

Гуманистическое самопознание находится в стадии становления. В современном мире все еще господствуют иные установки — религиозная, натуралистическая и социетарная. Человеческое сознание [165] стискивают мифы двухтысячелетием давности, порожденные древними в основном, полукочевыми племенными культурами, его все еще подавляет и необъятность открытого космоса, физическая Вселенная, игосударство, и различные социальные структуры, равноправные отношения с которыми человеку еще предстоит выработать. Гуманистическая революция, если мы можем так назвать фундаментальную переориентацию и освобождение человека от поддерживаемой им самим власти мифического, технократического, социетарного, все еще впереди. Только начиная со второй половины XX в. мы можем различить ее первые ростки. Но уже XXI в., начало третьего тысячелетия может быть свидетелем существенных результатов гуманистического поворота.

Разумеется, я не ответил на вопрос, что такое добро и зло и как отличить их друг от друга, но я постарался ответить на вопрос «по какую сторону добра и зла» пребывает или должен пребывать человек? Этот ответ очевиден, хотя он кому-то и не понравится, — ни по какую. Добро и зло, как и все остальные ценности, не посторонние для нас, хотя им и присущи и эффект бумеранга, и эффект неопределенности, непредсказуемости, релятивности, нестабильности и вероятностности. Вот почему я полагаю, что споры о том, что такое хорошо, а что такое плохо, будут бессмысленными до тех пор, пока мы более четко не уясним себе сущностных качеств реального человека, пока мы не выработаем реалистического отношения к себе и другим реальностям, пока наша креативность не перерастет границ так называемых нравственных абсолютов и всяких форм морального догматизма и объектоцентризма.

Вместе с тем стратегия гуманистического сознания была определена уже в древние времена. Она базировалась на факте гуманности человека и требовании ее укрепления, культивирования, расширения ее влияния, значения, силы, как внутри человека, так и во всех внешних отношениях человека. Человеку свойственен «искус окончательнее пасть» (М. Цветаева). Таков императив антигуманного в нем. Человеку хочется плыть по течению, вести растительный, аморфный и неопределенный образ жизни. Таков императив нейтрального в нем. Человеку хочется быть лучше, совершеннее. Таков императив его гуманности.

Никто и никогда в ситуации выбора и относительной свободы не заставит нас силой избрать какой-то один из этих, имманентных нам, императивов, отказавшись от остальных, потому что это внутренняя прерогатива нашей свободы или безволия, стремления к добру или злу, истине или иллюзии... Обычно мы неупорядоченно мигрируем в пространстве трех собственных базовых измерений нашего внутреннего мира, совершая сознательные, бессознательные, интуитивные, [166] эмоциональные, инстинктивные и всякие другие, в том числе и внешние, действия, далеко не всегда, даже post factum, отдавая себе в них отчет и еще менее представляя себе их результат.

Но что же, можно спросить, должно заставить нас предпочесть гуманистический императив всем остальным?

Я бы погрешил против своей совести, если стал бы выдвигать один аргумент за другим в пользу необходимости для всех такого предпочтения. Я не могу этого сделать по меньшей мере по двум причинам. Во-первых, этот императив, как и другие два, является внутренним императивом и запустить его в дело, дать ему толчок можно только изнутри. Всякое принудительное, хотя бы и под давлением «неумолимых» аргументов, его принятие будет неподлинным, безличностным, хотя внешний эффект способен быть каким угодно большим. Во-вторых, ничто внутри (и тем более вне) нас не может выступать в качестве третейского судьи и сказать: «Ты обязан быть гуманным». То есть не может не потому, что не хочет, а потому, что такого судьи в нас нет. Статус всех фундаментальных позитивных, нейтральных и отрицательных качеств, в принципе, одинаков, и в этом смысле между ними сохраняется паритет. Здесь, правда, есть некоторые обстоятельства, которые подталкивают меня к предпочтению гуманности всему антигуманному. Почему, задаюсь я вопросом, все или почти все хотят быть гуманными, хорошими, и никто или почти никто не хочет быть антигуманным? Почему никто из злодеев или преступников не проявляет, за редким исключением, склонности хвалиться или гордиться перед людьми (а не в кругу «коллег» или на тюремных нарах) своим злодейством? У меня нет ответа на этот вопрос, хотя можно было бы сказать, что это происходит оттого, что такой хвастун боится общественного мнения, возмущения окружающих и т.д. Нет, я думаю есть какие-то другие, внутренние и глубокие причины, заставляющие человека умалчивать о своих дурных поступках и не возводить их в ранг добродетели, несмотря на то, что степень самовнушения и самообмана здесь может быть довольно сильной.

У меня есть только одно предположение, которое, как кажется, имеет отношение к вопросу о внутреннем выборе человеком между позитивом и негативом. По сути своей позитив, человечность связана с утверждением существования личности, с ее признанием, утверждением, сохранением, поддержанием, укреплением, обогащением, тогда как негатив, антигуманность, так или иначе, прямо или косвенно связана с подрывом, с разрушением, уничтожением и отрицанием существования человека, и в этом смысле она угрожает не просто гуманности, но и человеку как таковому, т.е. антигуманность — это способ его [167] саморазрушения, что противоестественно. Это предположение рождает другое Возможно, антигуманность, способная разрушить человека, наличествует в нем ввиду того, что человек частично интегрирован, внедрен в частности, в небытие, в ничто, и потому в нем есть нечто родственное небытию? Ведь недаром страсть к разрушению — и в этом смысле к ничто — очень пронзительная, глубокая и мощная по своим последствиям человеческая страсть.

Ответ гуманиста на вопрос, почему человек должен быть гуманным, а не наоборот, не может быть, как я убежден, сформулирован в безусловной, абсолютно однозначной и категоричной форме. Гуманистический ответ не тривиален. Он должен сочетать в себе свободу и рациональность, доброжелательность, уважение к человеку, признание абсолютности его внутреннего достоинства, его Я, и многие другие гуманистические ценности. Скорее всего его следовало бы формулировать в форме все того же вероятностного описания и своеобразного предложения личности принять этот «вывод», так как речь, по существу, идет не о выводе, а скорее о «вводе», о ее приглашении взглянуть на ту картину человека и его перспективы, которые открываются гуманистическому сознанию и которые не замкнуты, но открыты, не однозначны, но вероятностны, не детерминистичны, а свободны и альтернативны, которые предполагают не гарантии, а свободу, ответственность, мужество и многое другое, делающее жизнь гуманиста сложной, даже трудной, но богатой, достойной, разумной, благородной и творческой. Нет, это не какая-то особая аристократическая и весьма труднодоступная жизнь. Самое трудное здесь освободиться от иллюзий относительно человека и окружающих его реальностей, поверить в себя, в возможности нормальных отношений с самим собой и всем остальным, почувствовать, что признание собственной неповторимой ценности не усложняет и не парализует жизнь, не изолирует человека от окружающих, а напротив, упрощает эти отношения, делает их прозрачнее. В этой очищающей атмосфере легче видеть реальное многообразие и богатство своего мира и мира внешнего.

Человек не обязанбыть гуманным. Но он можетим быть. Человек выбираетпуть совершенства или деградации. Большинство из нас ничего не выбирает, погружаясь в спонтанность своего собственного внутреннего мира и отдаваясь потоку внешних событий и обстоятельств. Тем самым мы невольно превращаем свою жизнь в смесь человечности, равнодушия и бесчеловечности. Но первое преобладает. Поэтому жизнь продолжается. Гуманизм в этом контексте — не более чем попытка сделать это преобладание все более и более осознаваемым, очевидным и эффективным. [168]

Гуманистическое мировоззрение не сложнее, а проще миров, в которых мы фактически повседневно живем. Но само оно есть путь к вниманию сложности и богатства жизни. Обретая черты подобия с этими мирами, оно стремится быть рациональным и вероятностным, аффирмативным и скептическим, позитивным и нестабильным, определенным и открытым. Исходной точкой, вектором этого мировоззрения является человечность, признание того, что как таковой, человек ни плох, ни хорош, что он всякий, что он сочетает в себе абсолютность с многонаправленностью и открытостью, а субстанциальность — с плюрализмом и возможностью транссубстанциальных коммуникаций. И все-таки именно гуманность, человечность является исходной точкой и путеводной звездой человека к себе как совершенству и идеалу, творимому им самим на основе его собственной наличной человечности. И это восхождение оборачивается не только углублением в свою абсолютность и обретением соответствующей ценности, достоинства и мощи, но и переосмыслением всего окружающего, усмотрением в нем чего-то похожего. Через это усмотрение и соответствующие действия мы обретаем надежду достойным образом войти в «звездный клуб» субстанциальных, абсолютных реальностей себе подобных, природы, общества, ничто и неизвестности в качестве его полноценных членов. Ведь разве природа может относиться к нам как к равнодостойным, если мы только и делаем, что боимся или боремся против нее? Разве ничто вступит с нами в равноправный контакт, если мы способны либо замирать перед ним, как кролик перед удавом, либо бояться и бежать от него? А как неизвестности иметь дело с человеком, если он хочет иметь дело только с известным, и как только прикоснется к неизвестности, так тут же старается превратить ее в известное, понятное, закономерное, привычное? Даже если допустить существование Бога, как, скажем, чего-то неизвестного, то легко представить его отчаяние, когда он видит, как у его лучшего творения все время подкашиваются, в принципе, вполне здоровые и давно окрепшие ноги, и он на коленях ползет обратно к своему творцу, посыпая голову пеплом, и называя себя не иначе как грешником и рабом.

С какими бы реальностями в какие бы взаимоотношения ни входил человек, в любом случае остается не отрицаемая ответственность каждого из нас за самих себя, за свою судьбу. Прелесть гуманизма состоит не в том, что он есть некое предписание, но в том, что он предлагает образцы, достойные подражания. «Жизнь личности — это выбор, а не обязательство, дело искусства, а не ряд задач, предложение, а не требование, творчество, а не награда. В абстрактном смысле гуманизм — это концепция человека, сфокусированная на программе [169] гуманности. Конкретно, это моя идея этой программы, моя приверженность ей, моя часть этой программы, которая включает далеко не последнее — мою жизнь, которая находится в моих собственных руках» (Blackham H.J. A Definition of Humanism. In: The Humanist Alternative: Some Definitions of Humanism. Ed. By P. Kurtz. Buffalo, PrometheusBooks1973, p. 36-37). Так, разговор о группе нейтральных человеческих качеств незаметно привел нас к обсуждению сути всех остальных и даже общих вопросов гуманистического мировоззрения. Теперь мне остается дать более подробную характеристику негативным, антигуманным качествам человека, хотя я и знаю, что они обладают способностью инфицировать даже в случае их обсуждения с позиций гуманизма и скептицизма.