Российское гуманистическое общество

Человек и ничто

Субстанциальные отношения между человеком и бытием отмечены существенными трудностями. Однако еще большими трудностями обременены отношения между человеком и ничто. С первого взгляда, здесь вообще нельзя говорить о каких-то коммуникациях: как можно общаться с тем, чего нет и быть не может. Еще Парменид сказал: «Ведь никогда не докажут, что то, чего нет, существует».

И, тем не менее, ничто — это особого рода реальность, связь с которой у человека всегда была, есть и будет. Причем, смею думать, человек окружен небытием гораздо «плотнее», чем бытием. Мы не замечаем этого потому, что наше взаимодействие с ничто резко отличается от характера коммуникаций с тем, что есть.

Небытие действует невидимо, неслышно, неощутимо, неосязаемо и т.д. Сама наша реакция на небытие удивительна и загадочна. Мы можем испытывать не менее богатую гамму эмоциональных и интеллектуальных состояний от «отсутствия», от небытия, чем от бытия. Скажем, обнаружение отсутствия опасности или угрозы может приводить нас в состояние восторга или счастья, и, напротив, отсутствие здоровья или надежды может ввергнуть нас в отчаяние и ужас.

Небытие «есть» уже потому, что в нас всегда чего-то нет. Иногда кажется, что «нет», отсутствия, ничто в нас «больше», чем в нас имеется «есть», т.е. бытия. Достаточно указать в этой связи на колоссальную дистанцию между нашими мечтами или даже потребностями и тем, что у нас есть здесь и теперь. (Только так у нас и есть то, что есть. Ни там, ни прежде, ни потом у нас ничего нет, кроме ничего, да и самих [250] нас там нет.) Ничто, бытующее в наших мечтах, стремлениях и планах, мощный энергетический импульс. Оно заставляет нас делать невозможное, небывалое, оно составляет предпосылку всех наших достижений. Ничто неистребимо и из нашего языка. Всякий раз, когда мы говорим — «нет» (а произносим мы его гораздо чаще, чем это следовало бы делать), мы утверждаем небытие, мы его констатируем и даже, возможно, тем самым создаем.

Тем не менее, есть нечто весьма ценное, что нам дарит ничто. Это та новизна, которая составляет условие и вдохновляющую основу всей нашей жизни, самого интереса к ней. Эта новизна выплескивается к нам и первым словом ребенка, и открытием новой планеты, и тем океаном стихии творчества, без которого человек не был бы человеком.

Откуда берется эта новизна? Где находится этот бездонный резервуар нового, всегда неповторимого, непохожего ни на что и ни на кого? Все новое, все оригинальное и небывалое «возникает» из ничто или неизвестно откуда. Больше ему взяться неоткуда.

Ничто исключительно продуктивно. Но единственное условие его продуктивности — не даваться нам в руки в своем собственном качестве. Все, что оно дает, что «выделяет», «выплескивает» из себя каким- то невообразимым для нас образом, обретает бытийственную форму существования. Есть, правда, такое «место» в человеческом существе, где ничто чувствует себя как дома. Это место — сознание, мысль. Чистого сознания не существует. В этом мнении сходятся едва ли не все философы и психологи. Но это и значит, что сознание есть не бытие, а модификация ничто, одна из бесчисленных его форм. (Кстати, форма, любая форма — это тоже ничто. Все имеет форму. Но как таковая форма не существует, т.е. она — ничто. Форма — это есть печать небытия на бытии.)

«Ничтойный» статус сознания свидетельствует о такой «проницательности» небытия, о которой бытие и мечтать не может. В системе коммуникаций «человек — ничто» сознание предстает для человека как бесценный дар небытия, как исключительный случай непосредственного «владения» человеком ничто. Во всех остальных случаях мы до сих пор не владеем надежными, адекватными небытию способами общения с ним. Неадекватность этой нашей транссубстанциальной коммуникации состоит в том, что результатом общения с ничто есть что, а не ничто как таковое. (Если же результат нулевой, т.е. мы имеем ничто, тогда мы считаем общение несостоявшимся.) Однако мы, как кажется, вполне удовлетворены такой не вполне симметричной психологической установкой. Об этом говорит все наше творчество, все случаи удовлетворения нами своих потребностей, достижения идеалов и [251] исполнения надежд. Все события разрешаются в бытии, имеют признаки объективации. Но это не отменяет ни ценностных аспектов отношений человека с ничто, ни задачи «прорваться» к небытию как таковому, установить с ним такой диалог, в котором оно «говорило» бы с нами не через язык бытия и тем более не человеческим языком, а непосредственно, не деструктивно впустив нас в свое протопространство и протовремя, в свою протожизнь и протосмерть, ибо оно не может иметь чего бы то ни было ни вообще, ни в частности.